За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Воскресни, Боже! Боже правых.

И их молениям внемли!

Приди, суди, карай лукавых,

И будь един Царем Земли!

Служители Божии ласкают слух людей ничем не проверенной сказкой о том, что в раю всем воздастся и праведные получат блаженство, а нечестивые – ад кромешный. А что, если умрешь, а там процветают все те же поганцы, а тебе скажут: «Неудачник? Ну так на тебе ту квартирку, в которой ты гнил при жизни». Бог все медлит и не прислушивается к огненным стихам Державина, не спешит нести кару. И вот тогда является иной посланник потустороннего мира…

Писатель поддался очарованию фразы из «Фауста», в которой Мефистофель говорит, что он часть той силы, что вечно хочет зла, а приносит благо. Вот и его иностранец приехал в Москву напакостить, а в итоге должен кое-как навести порядок. А главное, отомстить всем, кто ненавидел Булгакова. А что? Разве Данте поступил иначе, когда населил ад всеми, кто ему вредил?

Да, это будет его булгаковский ад, но не такой пафосный, как у Данте, а такой, каким бы сотворил его Гоголь. Смешной, нелепый, но все равно жутковатый.

Не было пока имени главного героя. Грек Мефистофелес? Именно так звучит по-немецки имя Мефистофеля, с этим греческим «ес» на конце. Так он у Гёте. Конечно же, «Фауст» лег под ноги роману Михаила Афанасьевича, как роскошный персидский ковер. И все-таки Мефистофелес – слишком в лоб, слишком явно, сразу раскрывает тебе, читатель, сущность персонажа, а если ты искушенный, то ты не любишь этого, предпочитаешь, чтобы тебе не сразу на тарелочке принесли, а чтобы ты принюхивался к запахам с кухни и сам догадался, каков состав ожидаемого блюда. Тебе ведь всегда хочется встать с писателем почти на равных.

Немец? Фердинанд Буттерброттен? Ой, нет, нет!.. Считайте, что вы этого не читали. Сразу вычеркиваем. Евгенал? Это сокращенно Евгений Александрович. Пошловато. Да и маловата фигура Шиловского для этой роли, здесь замах шире. Наполеон. Или Ста… – а что, почему бы и нет? – …лин. Но имя, имя какое придумать?

И вот теперь, когда Шиловский вернулся из командировки и страшно подумать, чем он занимается со своей женой, имя инженера с копытом утвердилось. Воланд! Вспомнилось: именно так он называл того великолепного и загадочного старика в таинственной и роскошной квартире на Патриарших. Не Валтасар, не Беовульф, не Вельзевул и не Евгенал, а – Воланд! Это имя уже мелькало в первых черновиках, но сейчас зазвучало увереннее.

Что за странное имя? Откуда оно взялось? Он и сам не ведал, но теперь почти отчетливо припоминал, как называл этим именем старика на Патриарших. Даже оторопь брала. Итак, господин Воланд. Нет, не инженер. И не специалист. А – консультант. По черной магии.

Работой над новым романом Булгаков забивал под завязку все эти черные дни и ночи, покуда Шиловский торчал в Москве. Шиловская постоянно звонила Белозерской, болтала с ней минут по двадцать, рассказывая о том, как они переезжают с Большой Садовой в Большой Ржевский, сколько хлопот и волнений.

– Ах, ну это такие приятные хлопоты, такие сладостные волнения! – закатывала глазки Любовь Евгеньевна, и в эти мгновения он ненавидел ее всей душой. – Всего пятнадцать минуточек, дорогой Макочка, – целовала она его в нос, закончив беседу. – Можете дальше писать, товарищ Достоевский-Предостоевский.

Но днем он не писал, а копался в материалах, вечером с пяти до девяти спал. И лишь после ужина он приступал к своему литературному священнодействию. Писал до рассвета и потом до полудня спал.

Любочка, наигравшись с племянником мужа тетки, наконец выпроводила его из дома – надоел! В конце концов он занимал ее личную комнату, а ей хотелось иногда побыть одной. Эта комната вполне могла стать писательским кабинетом, но добрый Михаил Афанасьевич как-то с самого вселения на Пироговскую сдался, сраженный безапелляционной фразой жены: «У любой женщины должен быть свой собственный уголок. Особенно у жены настоящего писателя. Иначе женщина чахнет».

Зато теперь по ночам он один оставался в своем условном кабинете, перетекавшем в их супружескую спальню, а спальня пустовала. И иной раз он мог вскочить из-за писательского стола и походить по спальне, тихонько воя, потому что сердце его прокалывали болезненные спицы от мыслей о том, чем сейчас заняты супруги Шиловские. Он открывал нараспашку окно, дышал свежим и холодным мартовским воздухом, а безлюдная Москва смотрела на него насмешливо: дышишь? А они там чук-чук-чук…

И вдруг в начале апреля – радость! Елена Сергеевна пришла наконец к ним снова в гости, стала рассказывать о том, как они переехали, и:

– Непременно будем ждать вас в новом жилье. Вот только Евгений Александрович вернется из очередной своей командировки. Вчера уехал. Я говорила с ним, он строго: «Только когда я вернусь. Очень мечтаю познакомиться с Михаилом Афанасьевичем». Женечка без ума от ваших «Дней Турбиных», и от «Белой гвардии» тоже.

– А надолго он? – сглотнув, спросил Булгаков.

– Ох, чуть ли не до самого Первомая. – Она изобразила горькое сожаление. – Опять эти гарнизоны, будь они прокляты.

– Хорошая фамилия для персонажа, – засмеялся Булгаков. – Осип Эмильевич Гарнизон. Да, тяжело вам постоянно надолго расставаться с любимым мужем. – Он изобразил дружеское сочувствие и впервые отметил, что Мука, всегда предательски готовая ласкаться к каждому их гостю, к Шиловской даже не подходит, а сидит в углу и с подозрением смотрит по-шариковски: «А сову эту мы разъясним». Мало того, и другие кошки не терлись вокруг ее ног, не запрыгивали на колени. Их кошачье чутье оказалось надежнее, чем у Любаши женское.

Когда она засобиралась домой, он лениво бросил:

– Позвольте вас проводить? – А сам горел от страсти, имея уже ключи от Ермолинского, три дня назад укатившего на целый месяц.

– Пойдемте вместе, – вмешалась Любаша, и он готов был убить ее в это мгновенье.

Вместе так вместе. Пока шли по улице в ожидании, что проедет такси, Михаил Афанасьевич нарочно спросил:

– Банга, ты что, завтра опять на лошадках кататься?

– Да, к пяти часам. Леночка, не хотите заняться верховой ездой? Неизъяснимое наслаждение!

– А почему Банга?

– Ох, Мася-Колбася любит придумывать прозвища, потом переделывать их без конца. Любаша, Любаня, Любанга, а с пару лет назад вообще сократил меня до Банги.

– А вам как раз идет Банга, – засмеялась Шиловская. – Вы такая подтянутая, пружинистая – Б-банга! Можно я тоже стану вас так звать?