За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Может быть, каблук? – ехидно спросил Булгаков, прекрасно зная, о чем идет речь.

– Клобук, – поправил Валерик. – Только у патриархов носится не клобук, а куколь.

– Стало быть, белый куколь. И, знаете, я оцепенела. Высокий, седой, красивый. И, представьте себе, в обнимочку с Горьким!

– Горький тоже разводиться хотел?

– Возможно. Не знаю. Патриарх его эдак правой ручкой за талию провожал. На Горьком был серый летний, очень свободный костюм. Я подумала: с чего это он так исхудал, что одежда на нем болтается? Голова бритая налысо, на голове тюбетейка. И патриарх ему: «Все будет хорошо, счастливой дороги, я за вас помолюсь». Проводив Горького, патриарх к нам: «Заходите». Мы пришли в его кабинет. «Попрощаться приходил, уезжает, болен весьма», – пояснил про Горького. Евгений Александрович объяснил нашу просьбу. Думали, рассвирепеет, ногами затопает. А он, представьте, нет. Мило улыбнулся и говорит: «Хотите анекдот расскажу?» Мы переглянулись: «Хотим». – «Муж моет посуду. Сын его спрашивает: папа, а кто такой двоеженец? Тот отвечает: человек, которому приходится вдвое больше мыть посуду, чем мне». Мы посмеялись, но что бы это значило? А он вдруг всмотрелся в нас таким взглядом и спрашивает: «Любите друг друга?» Мы: «Безумно!» – «Ну так и любите себе на здоровье!» И тотчас выписал нам индульгенцию на повторный церковный брак. На прощанье глянул на мой уже округлившийся животик и ласково сказал: «Мальчика родите».

– Вандерфул! – с восторгом произнесла Любовь Евгеньевна. – А у нас Мака тоже в первый раз был в церковном браке, а про второй мы даже не подумали. Михаил Афанасьевич, не желаете ли со мной в церковный брак вступить?

– Так ведь патриарх Тихон давно умер, – отрекся Булгаков. – А местоблюстители таких справок не дают. Правильно, Валерий Николаевич?

– Не дают, – решительно подтвердил Валерик. – Воспрещено.

– Прошли времена, – лживо опечалился Булгаков. – А теперь, Елена Сергеевна, если бы вы и захотели развестись и наново замуж, штаб Московского военного округа не утвердил бы.

– Хорошо, должно быть, замужем за таким человеком? – спросила Любаша, наливая гостье еще кофе.

– Как за каменной стеной, – лукаво взглянув на Булгакова, произнесла Шиловская несколько даже слащаво. – Одно плохо. Частые командировки, и надолго. Все по каким-то гарнизонам, гарнизонам. Я эти гарнизоны возненавидела.

– Зато зарплата, почет, квартира… Сколько, вы говорите, у вас комнат? – с благоговением спросила Любаша.

– Ох, я даже точно и не знаю, – махнула ручкой гостья. – Наш особняк Наполеона помнит. Три камина, внизу огромная кухня. Комнат восемь, должно быть. А главное, окна круглые, и по утрам в них такое необъяснимое сияние. Словом, ах как я буду скучать по этому домику, когда мы переедем в Ржевский!

– А там сколько будет комнат?

– Столько же, но они новые и попросторнее.

– Да, с таким мужем не о чем беспокоиться. – Белозерская с нескрываемой укоризной глянула на своего супруга.

– Будь я женщина, сам бы за такого выскочил, – рассмеялся Михаил Афанасьевич.

– Ничего смешного, – буркнула Любовь Евгеньевна.

– Интересно, сколько комнат у Сталина? – озадачился Булгаков. – Он ведь в Кремле живет?

– Разумеется, в Кремле, где же еще! – фыркнул Валерик. – И комнат у него ровно двенадцать.

– А потайную вы не считаете? – спросил Михаил Афанасьевич.

– Потайная на то и потайная, что она не в счет, – солидно ответил племянник теткиного мужа Белозерской.

– А смотровая? А операционная? А где он кроликов режет?

– Кроликов товарищ Сталин не режет.

– Кстати, мой дядя Михал Михалыч Покровский, брат матери, не просто лично знал патриарха Тихона, а был его лечащим терапевтом, – припомнил Булгаков. – Бывало, приедет к нам в гости, и сам весь как будто патриарх: «Анафеме предам!» Постойте, а как там Сталин во «Всей Москве» обозначен? – Он принес справочник, пролистал, нашел: – Полюбуйтесь: «Сталин Иос. Виссар. Кремль. Член През. ЦИК, член През. ВЦИК, Генер. секр. ЦК ВКП». Скромненько так: «Кремль».

– А вы посмотрите адрес Господа Бога, – засмеялась гостья. – Там, наверное, будет: «Госп. Саваоф. Небо. Генер. секр. Вселенной».

– А ну-ка! – Михаил Афанасьевич еще полистал и засмеялся: – Вообразите! Саваофа нет, зато есть Савагов Дмитрий Иванович, Солянка, восемь, концерн «Фигли-Мигли».

– Да ладно тебе, Мака! – не поверила Любовь Евгеньевна и выхватила «Всю Москву», проверила: – Никакой не «Фигли-Мигли», а «Тигли-Морган». Тебе доверяй, да проверяй, Мася-Колбася! А просто Кремль обозначен не только у Сталина, у Бухарина тоже, у Калинина, еще у некоторых, я уже интересовалась.

– Так интересовалась, что всюду совалась, – потрепал ее по щечке ироничный муж.

И они сидели долго и весело болтали о всякой всячине допоздна.

– Михаил Афанасьевич вас проводит, – любезно предложила Любовь Евгеньевна, когда Елена Сергеевна собралась домой.

Он не возражал, они вышли вдвоем на Пироговскую, довольно быстро поймали такси, и он назвал Мансуровский переулок, а она не возмутилась, не вспыхнула, молча они разместились на заднем сиденье, прильнули друг к другу, и он чувствовал, как она вся трепещет в предвкушении…

Любови Евгеньевне он так объяснил свое долгое отсутствие:

– Назло ни одного такси, пришлось пешком провожать ее чуть не до самого дома.

– Она славная, – не проявила никакого женского чутья Любаша. – Скажи, Мака, она славная? Не возражаешь против нашей дружбы?

– Благословляю, – равнодушно зевнул он. – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь.

И началась эта головокружительная весна!

Вскоре вернулись из командировок и Ермолинский, и Шиловский. Михаил Афанасьевич старался не думать о том, что Елена Сергеевна делает по ночам со своим мужем, ведь как-то и Лев Николаевич не позаботился о данном тонком предмете. Так называемому «старику» Каренину было лет сорок пять, а мужчина, как известно, и в шестьдесят еще бывает орел, и даже в семьдесят не иссякает. Неужто же Вронский спокойно спал по ночам, зная, что там где-то муженек имеет полное право прийти в спальню жены и предъявить свои супружеские права?

Мысли о Шиловском Михаил Афанасьевич старался глушить работой. По ночам он калачиком сидел в своем условном кабинете и при свете лампы под зеленым абажуром писал свой новый роман о том, как в этом 1929 году Москву посетил сам дьявол в облике иностранного специалиста. Роман начинался на Патриарших прудах, где два рапповца сидят и говорят об Иисусе Христе. Рапповец постарше поучал молодого поэта, как правильно подходить к теме, чтобы нанести сокрушительный удар по христианству, мол, следует доказать не то, что Христос был такой-сякой, а что его вообще никогда не существовало на свете. И вот тут к ним подсаживался заезжий гастролер, чтобы поспорить о существовании Христа…

Что же за идея такая воодушевляла гонимого прозаика и драматурга в том приснопамятном году? Наброски он начал делать