Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

– Сомневаюсь!

Ничего не видно. Кажется, будто сонная тишина вокруг крематория ответила за узника.

Женщине нельзя здесь больше оставаться. Надо на работу. Она уходит, оглядываясь в тумане; там, вдали, едва проступают очертания человеческой фигуры. Холодный ветер развеял тучи и с протяжным свистом ударяет в доски бараков. Громыхая цепями и лязгая буферами, к платформе подкатывает длинный товарный состав; его изъеденные ржавчиной вагоны выглядят так, будто их вытащили из свалки металлолома, привезенного с фронта в тыл армии. Локомотив уехал, вагоны остались на рельсах между лагерями.

Когда в обеденный перерыв женщины подошли к колючей проволоке, стена вагонов отделяла их от уезжающих мужчин. Но люди в лагере научились преодолевать препятствия. Одни садятся на корточки и, высматривая своих близких между колесами стоящего на высокой платформе поезда, обмениваются знаками; другие становятся напротив друг друга, между вагонами. Но поезд – серьезная помеха для голоса, к тому же слова относит в сторону сильными порывами ветра. Тщетно мужчины, поднеся ладони трубочкой ко рту, кричат по слогам – недоуменно разведенные руки служат единственным ответом. Остается только смотреть на дорогое существо через поезд, который сейчас принесет им разлуку, и объясняться жестами.

Вот мужчина, глядя на полную горести женскую фигуру, подбегает к самой проволоке и кричит что есть мочи:

– Не плачь! Помни, не плачь!

Он поднимает вверх кулаки и грозит ими – то ли их общей тоске, излившейся в слезах, то ли железному насилию, особенно ощутимому в эту минуту, то ли молчаливым небесам.

У проволоки встречаются целые семьи. Две сестры Тщинские, мать которых умерла в Освенциме, а пятнадцатилетняя сестра уже год как находится в Павяке, прощаются с отцом и братом.

Вдоль железнодорожного пути идет, глядя под вагоны, Кристина Кобылецкая; во время войны она лишилась всей семьи, мать потеряла в Освенциме. Ее муж приехал сюда зимой из Майданека, теперь он тоже уезжает.

А вот к проволоке бежит светловолосая девочка, увлекая за собой мать и сестру. Прикладывая руку к губам, она зовет:

– Папа! Юрусь!

Двое мужчин становятся прямо напротив них. Отец и сын. Родители и трое детей. Их арестовали и привезли в Освенцим за то, что, нося фамилию Фогель, они отказались зарегистрироваться как фольксдойчи.

Тут и восьмилетняя девочка, приехавшая в Биркенау вместе с варшавскими повстанцами. Отец ее, уже четыре года запертый в Освенциме, узнав о прибытии дочки, отчаянно искал возможности попасть в Биркенау, повидаться с ней. До сих пор, однако, это ему не удавалось, и отец в записках просил сестру своего товарища позаботиться о девочке. Сегодня, перед самым отъездом, судьба забросила его в Биркенау. Он смотрит через вагоны, но мало что видит – глаза затуманили слезы. Девочка очень выросла за эти четыре года, пока отца не было дома. Сегодня и самого дома уже нет. За колючей проволокой стоит его ребенок, тоже политический заключенный. Отец уезжает. Ему нельзя ни о чем спросить свою дочь, нельзя почувствовать тепло ее объятий. Четыре года прожил он в Освенциме один. Сегодня, когда привезли его ребенка, он едет дальше, в Германию.

Девочку подвела к проволоке ее опекунша, улучив удобный момент. Отцы многих детей-повстанцев уедут даже без такого прощания: в лагере начался дифтерит, и детям не разрешается ни на минуту покидать свой барак.

Толпа у проволоки все растет. Пробегающая мимо Имела – староста лагеря – хлещет, не глядя, кожаным ремнем столпившихся женщин, те бросаются врассыпную, но через несколько минут приходят снова.

Двадцать седьмого октября в дезинфекционный барак собрали женщин, намеченных для отправки. С самого утра они стоят на ветру под дождем. Только вечером их пускают в баню. Искупавшись, они голые дожидаются одежды. Через окна бани видно, как очередь обнаженных женщин подходит к фрау Шмидт и ее работницам, выдающим белье.

В темноте за стеной банного барака снуют взад-вперед женщины, которые сегодня еще не едут. Они стараются передать отъезжающим самые необходимые вещи. Капо Шмидт и капо лагеря Эля, еврейка из Словакии, то и дело выбегают в темноту и, разбрызгивая грязь вокруг, ругаясь самыми последними словами, гонят женщин от окон.

После полуночи партия женщин покидает лагерные ворота. Тишина. Ветер с посвистом и стоном проносится над жидкой грязью, над спящими бараками, со звоном задевает колючую проволоку.

В мужском лагере тоже тишина. Громадный прожектор со стороны крематория заливает призрачным светом все, что находится в его секторе; предметы отбрасывают длинные тени.

У колючей проволоки больше ни души.

Замерли слова прощания, весь день пролетавшие над платформой. Теперь их не повторит никто, даже эхо крематория.

Вдалеке, возле Освенцима, свистит паровоз и, с шипеньем выпуская пар, подъезжает к стоящим в темноте вагонам. Тихо, заглушаемый посвистом ветра и шумом дождя, выкатывается с платформы поезд. Когда он уже далеко, слух улавливает знакомый напев – это польская песня, едва слышная в перестуке колес.

Назавтра многие женщины, подойдя утром к колючей проволоке, услышат весть:

– Уехал этой ночью.

Для многих это будет последняя весть о брате, муже или отце.

Следующая, двухтысячная партия мужчин уезжает в воскресенье, двадцать девятого октября, после обеда. За громадами крематориев заходит солнце. Серые деревья, с изъеденными дымом листьями, стоят мертвые, испепеленные. Длинная тень труб ложится на платформу неподвижной полосой, а рядом извивается тень от дыма.

Дурной сон. Они вот-вот уедут, освободятся от этого кошмара, но как тяжело уезжать, когда за проволокой остается твоя семья.

Тех, кто уедет, ожидает голод, бомбежки, работа под землей на глубине нескольких этажей, ожидают вши и болезни, ожидает тоска по родине, откуда им не получить уже никаких вестей.

Весь ноябрь и декабрь из лагеря уходят переполненные поезда. В них главным образом поляки, русские и украинцы. Иногда в лагерь поступают особые заявки на специалистов любой национальности. Так, например, немецкой авиации нужны две тысячи металлистов. Тогда вместе с поляками едут русские, евреи и другие. Эшелон уходит под специальным конвоем солдат авиационных частей.

Выпал снег, скоро Рождество. Последние эшелоны покидают Биркенау. Звездными, светлыми от снега ночами слышно, как перекликаются между собой заключенные в разных секторах. Последние слова прощания, люди желают друг другу удачи.

В Биркенау остались немцы и фольксдойчи. Осталась группа немецких евреев и еврейские мальчики из Венгрии. Остались советские военнопленные, попавшие в плен в последние месяцы. Остались поляки – горстка больных и врачей в больнице, десятка с полтора занятых в учетной конторе и несколько человек, обслуживающих насосы, которые снабжают лагерь водой. И еще: в мужском лагере есть один барак мальчиков-повстанцев в возрасте от шести до пятнадцати лет, а в женском