Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

Конец осени. Однажды ночью выпал снег. Руки мальчишек с каждым днем все больше краснеют от холода, изнашивается их одежонка, стираются номера на куртках. Войдя в барак, где выдают суп, они сразу же окружают жарко натопленную печь. Кто не видел их долго, тот с трудом узнает тех ребятишек, что в августе приехали в лагерь. Нелегко достались им эти месяцы. Усталые, грустные мальчишеские лица словно постарели. Сестры их, а у некоторых и матери, живут в цыганском лагере, и ребята видятся с ними тайком через проволоку. (Многие уносят добавочную порцию супа в котелке, чтобы вечером передать это матери.) Отцы их давно уже уехали.

Эти дети ни о чем не просят. Они всегда тихи, сдержанны, да и кому им жаловаться? У них бледные, исхудалые лица, и многие, особенно те, кто постарше, прячут глаза от взрослых, словно опасаясь вызвать сочувствие. Когда им нездоровится, они скрывают это не хуже любого взрослого.

Самому младшему шесть лет. Старшие ребята решили и соблюдают это очень ревностно, что работать он не будет, и опекают его на каждом шагу. Дожидаясь супа, они становятся по росту, младшие впереди.

– Ты где там бродишь? – строго окликают они малыша, если он отлучится. – Суп стынет! Малец! Следи за очередью!

И никто никогда не протянет свою миску к котлу, пока малыш не отойдет от него, медленно, держа в ручонках мисочку с порцией брюквенной похлебки.

После обеда блоковый разрешает им немного побыть в бараке, а добрая Леснячиха моет и вытирает их миски. Мальчики усаживаются поближе к печке и тихо переговариваются о том, вкусен ли был суп, кому попалась картошка, о том, что, возможно, сегодня им выдадут добавочный хлеб. Эти маленькие заключенные, работающие лучше взрослых, получают меньшие порции хлеба.

Но пора за работу. Мальчишки созывают друг друга:

– Большая рольвага! Малая рольвага!

Они уезжают. Согнутые в три погибели спины, напряженные руки. Рядом шагает шестилетний. Глаза мальчишек часто останавливаются на его фигурке, руки этих восьми-, девяти- и двенадцатилетних опекунов старательно выполняют свою и его часть работы. Просветленные взгляды как бы говорят: «Работа в концлагере не для таких сопливых».

Иногда в зимнюю стужу маленькие ребячьи руки приоткрывают ворота продовольственного склада, – ветер рвет дверь, дергает ее вместе с мальчишкой, и тоненький голосок громко спрашивает:

– Папиросы нужны?

Они приспосабливаются к лагерной жизни, кое-чему уже наученные в Варшаве.

Когда началась ликвидация лагеря, на продовольственном складе обнаружили большие излишки. Приближение Красной Армии застигло гитлеровцев врасплох. Они рассчитывали, что концлагерь еще долго будет существовать. И вот – бараки опустели, а склады ломятся. Надзирательница Франц, пользуясь неразберихой, очень ловко ведет двойную бухгалтерию. Работницы продовольственного склада, имеющие доступ к бухгалтерским книгам, видят, что Франц заносит в них далеко не все поступающее продовольствие, а из учтенных продуктов только часть выдает в котел. Так, однажды зимой 1944 года к складу подъехала машина с продуктами, предназначенными для супа. Это шестьсот банок мясных консервов (около килограмма каждая) и несколько бочек со свежей бычьей кровью. Франц записывает все в рубрике Ausgabe[116], бочки с кровью отдает на кухню, а консервы отправляет обратно с той же машиной. Так из-за Франц заключенным недодают горячей еды – единственной за весь день. Подкупленный ею шофер нередко наведывается в лагерь около трех часов утра и под покровом темноты вывозит маргарин, консервы, мешки сахара, макарон, гороха, муки. Иногда продукты увозят под видом даров «от заключенных для армии», для эсэсовского лагеря, для эсэсовского лазарета. Франц быстро идет в гору, получает награды и безнаказанно продолжает грабить. В караульной только приветствуют подобные махинации. Начальник главного продовольственного склада, который должен контролировать склады в отдельных лагерях, смотрит на это сквозь пальцы. Нет законов, которые могли бы защитить заключенного от грабежа. Один эсэсовец как-то громогласно заявил, что на конференциях Красного Креста в Берлине и на заседаниях других международных комитетов провозглашаются права заключенного, которых на самом деле не существует.

Узник сам пытается завоевать свои права. В то время когда уже почти никто не получает продовольственных посылок, работницы продовольственного склада «организуют» еду в количестве, во сто крат превышающем их личные потребности. В громадном бараке, по самую крышу заполненном хлебом, маргарином, сахаром, мукой, остаются четыре женщины – их заперла на замок Франц, уехавшая на велосипеде в Освенцим. В дверях – щель величиной с ладонь, в нее можно выбрасывать наружу бруски маргарина или через узкую картонную воронку сыпать сахар, муку, манную крупу. Женщины пытаются подкармливать лагерь, но накормить всех невозможно. Хотя условия жизни во многом улучшились, лагерь сохраняет свой первоначальный облик: до последних дней здесь остаются привилегированные кварталы и темные закоулки, где ютится беспросветная нищета.

По ночам над лагерем рокочут эскадрильи. Ухо настолько привыкло к гулу, что он не тревожит спящих. Порой бомбы падают совсем близко, и тогда по лагерю объявляют подъем. Но никто уже не обманывается и одеваться не спешит.

Однажды вечером разбомбили соседний эсэсовский лагерь. Работающих там немок и югославок бомбежка застигла в тот момент, когда они уже выходили за ворота. Погибло десятка два эсэсовцев, сгорел барак. Из заключенных погибла одна немка. В другой раз пострадало большое бомбоубежище в этом же эсэсовском лагере, забитое до отказа немцами, которые так и остались под развалинами. Однажды здание охраны СС в секторе БIIб (чешском) засыпало бомбами с часовым механизмом. Гитлеровцы в панике. Они заставляют заключенных очистить территорию от бомб. Прошел слух, что в награду за это их отпустят на свободу. Спустя немного времени лагерь сотрясается от взрыва, а часа через два женщины находят на снегу за уборными красный ковер из комнаты эсэсовцев. В ковер завернуто человеческое туловище без головы, рук и ног, опаленное огнем и дымом. С туловища свисают лохмотья полосатой куртки. Этот человек – мужчина или женщина, неизвестно, – погиб в тот самый момент, когда от многих бараков Биркенау остались лишь трубы, когда приходит конец лагерю, войне, рабству. Его завернули в ковер, вынесли за уборные, и вот он лежит – мертвый, в мертвой тишине. Среди миллионов жертв еще одна, незаметная.

Зимой в лагерь приходит новый комендант по фамилии Краузе. У него лицо типичного арийца, как на старинном немецком портрете. Прежде чем приступить к своим обязанностям, он наведался в отдельные секторы – проверить, как идет ликвидация. Вот новый комендант останавливается перед группой женщин. Чем объяснить, что у некоторых узниц небольшие номера, спрашивает он у сопровождающего его