Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

Горы, изгибаясь голубой лентой над заснеженным простором, приветствуют заключенного, который идет к ним.

Весь день открыты ворота, весь день выходят пятерки. Вечером в Биркенау темно, горят лишь костры, куда побросали извещения о смерти и другие бумаги из отдела учета и политического отдела. Першель с бутылью керосина в руке разжигает пламя. Энгстер кричит вдогонку уходящим:

– Nach Gross-Rosen zu Fuss! Zwei hundert fünfzig Kilometer[127].

Прямо с востока на запад к Пщине бежит широкая и длинная дорога. По ней с самого рассвета движутся заключенные. Наступают сумерки. Придорожные ивы, акации и грабы отбрасывают длинные тени на снегу, протягивают свои голые ветки к заключенным, словно хотят остановить их.

Многих, кто упал здесь, окрашивая снег струйкой крови, приголубили они. Точно погребальным саваном окутали своей тенью и предвечерней тишиной.

Сгущается мрак. И чем он плотнее, тем чаще в конце шествия раздаются выстрелы, отраженные далеким эхом пщинских лесов, – и снова человек валится в снег, припадая к нему лицом в последнем вздохе. Отброшенный ногой эсэсовца, он лежит на краю кювета, не спуская полуприкрытых глаз с дороги, по которой уходят другие.

Шагающие в шеренгах заключенные чувствуют на себе взгляды погибающих товарищей. На каком километре суждено пасть им самим?

В небе засверкала Полярная звезда. Медленно обходит ее кругом Большая Медведица, над лесом встала луна. Умиротворяющая тишина разлита над миром.

Лишь по силезской дороге, под скрип снега, шагают тысячи ног. А на севере – не там ли, где Вроцлав, – взлетают ракеты, полыхает зарево, грохочут разрывы. Это последние тосты уходящей войны.

Там, куда направляются колонны заключенных, гудит земля.

А здесь мирно спит утопающая в снегу Силезия. Из придорожных изб тянет дымом и свежевыпеченным хлебом.

Не гляди в ту сторону, узник, за тобой неотступно следует череп и скрещенные кости – эсэсовец с винтовкой наготове. Ты должен идти вперед.

Но когда тебя загонят на ночлег в пустой сарай или в теплый коровник, когда ты прикроешь свои мокрые ноги пучком сена, можешь тайком от всех дать волю слезам радости, что ты лежишь здесь, поблизости от свободных людей.

Темно ночью в пщинских лесах. Во тьме трудно отличить фигуры заключенных от фигур эсэсовцев из конвоя. Они шагают в едином ритме, в едином напряжении сил. Порой только выглянувшая из-за деревьев луна осветит красную полосу на сутулой спине заключенного и винтовку на спине немца.

Куда вы идете, темной ночью, плечом к плечу – ты, с винтовкой, и ты, с красным пятном на спине? Куда идете – ты, свободный человек, и ты, враг его?

Дорога широкая, но вам вместе на ней нет места. Потому что узник возвращается на родину.

Ничего, что идти ему долго. Может, на одном из привалов он убежит из-под твоей винтовки, опустится па колени в открытом поле, закопает в глубокий снег свою полосатую одежду и номер, а потом, скрываясь от немцев, пойдет через Силезию. Ту самую Силезию, которая служит в немецкой армии, в немецком ополчении и в то же время принимает беглеца из концлагеря и, прижав его к своему сердцу, горячему силезскому сердцу, угощает всем, что есть в доме наилучшего, и устраивает на ночлег, застелив кровать бельем из приданого старшей дочери.

А может, он пойдет дальше по усеянной трупами дороге; поедет в вагоне, в котором у него закоченеют ноги, увидит Вроцлав, Гросс-Розен, Берлин, Ораниенбург, Равенсбрюк, Нейштадт-Глеве.

Может, ему придется прокрадываться ночью мимо жандармских постов, моля святого Роха, покровителя домашних животных, усыпить силезских собак. Может, он пройдет по заминированным мостам, минуя немецкие позиции, все ближе к фронту.

А может, после пяти суток, проведенных в вагоне, простояв всю ночь у ворот Равенсбрюка, он будет есть снег, мечтая о глотке воды.

Может, он будет идти десять дней, обходя стороной еще занятые немцами силезские деревни и города, где смерть не раз заглянет ему в глаза, пока не подойдет к горам, по которым так тосковал за колючей проволокой. И, взглянув на синие, покрытые лесом громады, услышит в шуме елей слово свобода и загрустит о тех, кто никогда уже сюда не придет.

Впереди – прямая дорога. Он идет, вслушиваясь в голос земли, где бьются сердца его павших в борьбе братьев. По их наказу идет он делать то, за что уже никогда не смогут взяться их руки, идет сажать деревья на месте сожженных лесов, идет зажигать радость в грустных глазах детей, идет строить дома в этой трагической стране, через которую время от времени прокатывается танк, миллионом тонн давя гнезда.

А куда идешь ты, человек с винтовкой?

18 июля 1945 года

Примечания

1

Работа… Работа… Работа… (Нем.)

2

«Подъем!» (Нем.)

3

«Конюшни» (нем.).

4

Пополнение (нем.).

5

Староста барака.

6

Помощницы старосты барака.

7

«Левой! Левой, левой и левой!» (Нем.)

8

«Шапки долой!» (Нем.)

9

Анвайзерка (нем. Anweiserin) – распорядительница работ.

10

Улица лагеря (нем.).

11

Здесь: дом охраны СС у ворот (нем.).

12

Старшая надзирательница (эсэсовка) (нем.).

13

Работа вне лагеря (нем.).

14

«Мне нужно двадцать штук, двадцать молодых крепких женщин» (нем.).

15

«Взяли!» (Нем.)

16

«Не могу, не могу!» (Чешск.)

17

«Все равно Бжезинка, все равно крематорий» (нем.).

18

«Здесь лагерь смерти» (нем.).

19

Свидетельство о смерти (нем.).

20

«Пошла! В барак!» (Нем.)

21

«Выйти всем!» (Нем.)

22

«Дай мне твой хлеб и колбасу» (нем.).

23

«Я здорова и чувствую себя хорошо».

«Слава богу, я чувствую себя очень хорошо».

«Мама, у меня хорошая работа, и я всегда веселая» (нем.).

24

Посыльная (нем.).

25

«Вон! Все бросить!» (Нем.)

26

«Обед!» (Нем.)

27