Карнавал Безумия. Хроники саморазрушения в стиле панк - Миша Бастер

обозначились какие-то наметки будущего смыкания леворадикального и праворадикального полюсов. «Союз всех крайних сил» – это было то, что пропагандировал Лимонов, создавая НБП. В версии которой условного «бомбометания» стало гораздо больше… С Лимоновым у нас, к слову, было связана такая хохма. Когда мы издавали третью, «оранжевую Контру», серьезным десятитысячным тиражом, с её издателями и типографией возник конфликт, связанный с порнографической пьесой Свена Гундлаха «Четверо из его народа». Ее отказывались печатать, – мол, это уже слишком. Мы готовы были махнуть на них рукой и по старинке издать журнал в самиздате. Но тут как раз вышел первый официальный тираж «Это я, Эдичка». И Волков метнулся к издателям/печатникам с этой прекрасной книгой – смотрите, мол, вот тут «хуй», и тут «хуй»… Мол, человеку можно, а мы чем хуже? Так что в итоге всё обошлось – и журнал-таки вышел десятитысячным тиражом, который довольно быстро был распродан.

М. Б.: Тут уместно подсветить явление, когда многие, кто позиционировал себя анархистами и антикоммунистами в 1980-х, потом, вся эта публика, включая Ника и Летова, стала болтаться между НПБ, редакциями газет «День» и «Завтра». Неумоев больше всех преуспел со своим монархопанком.

С. Г.: Контркультура изначально восставала против шоу-бизнеса. Так что в ситуации, когда демократия принесла в Россию именно шоу-бизнес, причем какой-то крайне гнусный, абсолютно ясно, что иных рок-радикалов привлекало в газете «День», потом – в «Завтра» и далее в программах НПБ. Вопрос «нравственной чистоты» к тому моменту превратился в вопрос имиджа, и чтобы шокировать обывателя, борцам с режимом в качестве эпатируемого врага требовался уже вломившийся во власть охамевший «демократ-капиталист», а не мещанин брежневских времен. Тут, конечно, не обошлось и без Жарикова. Если при совке Жариков ржал над советским мифом, то когда это ржание вышло в тираж, он в поисках чего-то свежего и шокирующего пришел к обыгрыванию сермяжной идеологии общества «Память». Это, конечно, была гораздо более опасная, на грани фола, игра, которую широкие народные массы порой доверчиво принимали за чистую монету. Хотя для Жарикова это было всего лишь моделированием радикально-зловещего мифа. Этой идеей он заразил Летова и Неумоева, а друзья Жарикова тогда издали Пруссакова, который всем объяснил, что фашизм – это оккультизм в политике, что это нечто магическое, гностическое, идеология «третьего пути» и все такое прочее. Удивлюсь, если Дугин, создававший вместе с Лимоновым НБП, не увлекался тогда Пруссаковым… Если же взяться объяснять за Неумоева его приступы, как ты говоришь, «жидоедства», то мне кажется, это такие особые «тараканы», неотделимые от стихийно-интуитивного русско-почвенного космического сознания. У Неумоева, кстати, есть очаровательный альбом как бы еврейского шансона под названиям «Щёточки» с песнями в духе «Рахиля, дорогая, вы мне нравитесь…», где, по сути, интонационно стирается грань между антисемитизмом и сионизмом.

М. Б.: Я слышал такую версию, что сначала был вариант «Убить мента».

С. Г.: Жариков, кстати, утверждал, что это лично он научил Неумоева петь «Убить жида», всенародная премьера которой состоялась на нашем фестивале «Индюки» в Сокольниках. На самом деле первую версию текста песни «Убить мента» написал основатель «Инструкции по выживанию» – тюменский поэт Мирослав Немиров, а Неумоев, подхватывая знамя группы, трансформировал этот концепт из антисоветского в как бы «новый эпатаж», дразнящий быка перестроечного тренда. Ведь в те времена, начиная с разгула кооперации, всё, что было демократическим, покупалось все лучше и лучше. И тогда людям протеста неизбежно казалось, что этот окрашенный в демократию пошлый и конъюнктурный шоу-бизнес – страшное зло. Когда у нас третий номер вышел сенсационным десятитысячным тиражом, оказалось, что уже в одном количестве экземпляров есть серьезное противоречие с содержанием журнала, что в итоге и привело к прекращению его выпуска. Мы тогда ощутили, что «КонтрКультУр’а» основывалась на ряде смыслов, достаточно рискованных, элитарных и камерных, и двигать их десятитысячным тиражом было глубоко неправильно. И стали декларировать, что изначально «имели место быть» как сугубо андеграундное издание, как принципиальный самиздат. Но в результате логики внутреннего развития докатились до типографской формы выпуска. Дальнейшее существование на этом уровне привело бы к неизбежной спекуляции на всем, чего мы достигли в самиздатской ипостаси, к предательству своих же изначальных деклараций. Поэтому метод выпуска данного номера был объявлен нами «типографским суицидом андеграундного журнала». Остановка издания в 1991 году символически совпала с распадом СССР, гибелью Янки Дягилевой и концом «золотой эпохи экзистенциального панка».

М. Б.: И такая отстраненность от политики, она была не только у вас. Взять, например, тот же «Объект Насмешек», где на басу играл Евгений Фёдоров (впоследствии – Tequilajazzz, Zorge). По словам Фёдорова, распад «Объекта Насмешек» в 1991 году был обусловлен тем, что группа слишком увлеклась политизированным роком и стала демонстративно «рвать тельняшки на груди».

С. Г.: В той самой оранжевой «типографски-суицидальной» «КонтрКультУр’е» № 3 я вспоминал, как вписался в организацию и массовый выезд на трагический Всесоюзный панк-фестиваль в Гурзуфе. Массовое нашествие варварских орд на респектабельное Южное Побережье Крыма (фестиваль был анонсирован «Тихим парадом», выходившим тогда еще на первой программе Всесоюзного радио) вызвало большое озлобление местного населения и сил охраны порядка. Венцом всему стал адский разгром горного палаточного панк-городка качками и переодетыми ментами. Инфантильный оргкомитет фестиваля в панике прятал «субкультурно прикинутых» музыкантов по окрестным поселкам, спасая от расправы. Очень жаль было юную хипню, стоявшую там на Медведь-горе маленьким лагерем: её-то, главным образом, и гасили стальными прутьями – брошенную на произвол судьбы панк-воинством, героически бежавшим от отряда погромщиков в 40 человек.

М. Б.: Ну там и стрит-панков-то было немного. Панк-музыканты и припанкованые крымчане из Севастополя и Симферополя, которые посещали комфортно рок-фестивали и такого пороху не нюхали еще.

С. Г.: В той же статье я писал, что «…панк изначально – социальный тореадор, дерзновенно машущий красным гребнем перед быком социума. И менты с качками – те же быки, и когда ты крадешь у полумертвой старухи яблоки на черноморском берегу при всем булавочном параде, ты бьешь их этим гребнем по глазам. И, конечно, рискуешь попасться: панк – это риск. Иначе какой смысл: открывайте театры-студии и играйте там в панков. В глубине души-то многие понимали, что панк для них – игрушки, но каждому хотелось считать себя крутым. Для этого играли в то, что это не игрушки, а жизнь. Вот на жизнь и нарвались – настоящую неожиданно. На гурзуфской горе рог быка проткнул горе-тореадора – и тот, истекая кровью, запоздало вспомнил, что бык-то не резиновый». Сейчас, наверное, я был бы