Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

в моем сознании. Без толку: она возникает в самый неподходящий момент, как икота. Интересно, почему память мне не подчиняется? Она же часть мозга, а мозг часть человека. Или не часть?..

Дальний лаз скрывался на самом краю Поля, в зарослях иван-чая. Это был пролом в бетонном заборе – просвет с аккуратно загнутой арматурой. Несколько раз щель затягивали проволокой, но вскоре кто-то умело перекусывал или перепиливал стальную паутину и снова открывал дверь в большой мир. Лазом пользовались, кстати, не только пионеры, но и взрослые. Сам видел, как Тая из Китая, нырнув в лиловый куст, ловко пролезла в щель и бросилась на шею Аристову, нетерпеливо ожидавшему ее снаружи. И они, обнявшись, пошли к просекам, точнее, к Старому шалашу.

Подойдя ближе, я увидел возле Дальнего лаза, на нашей стороне, двух пацанов, одетых по-деревенски – в старье не по размеру, явно доставшееся от старших. Оба парня были босы, а на головах красовались кепки. Это уж обязательно: местный без картуза – недоразумение. Оба курили, сплевывая на траву, переступая с ноги на ногу, отгоняя комаров, кусавших даже сквозь ороговевшие цыпки. В одном из них я с удивлением узнал нашего давнего знакомца. Он вырос, загрубел, но, сохранив во внешности нечто овечье, стал похож на сердитого барана.

– Бяша! – радостно воскликнул я.

– Еще раз так вякнешь, получишь в нюх! Понял? – хрипло предупредил Сашка и демонстративно пожал руку только Вовке. – Что, струхнули, когда наши к вам ломанули? Обделались!

– Ну, вот еще! – обиделся Лемешев. – Ничего даже не струхнули. У нас была катапульта!

– Мы в оцеплении стояли! – зачем-то соврал я.

– Ладно звездить-то! Под кровати спрятались!

– Вранье, – возразил я, удивляясь осведомленности Бяши.

– Ага, смелые – со стволами и собаками! – не унимался наш бывший одноотрядник. – Мильтонов со всего района нагнали! Три дня по домам шастали – Гвоздя искали.

– Нашли?

– Кишка тонка! Курить будешь? – Он протянул Вовке пачку «Севера».

И Козловский, страдая, взял папиросу. Я и сам к тому времени умел курить, не затягиваясь, даже пускал дым через нос. Башашкин, баловавшийся никотинчиком с двенадцати лет, как-то дал мне попробовать американский «Честерфилд», напоминающий наши «Ароматные». Это вещь! Особенно мне понравится фильтр – длинный, с золотым ободком. Но после случая с Карасем, втершимся в пионерские ряды, Анаконда произнесла на педсовете фразу, облетевшую весь лагерь: «Мы должны безжалостно разорвать порочную цепь: “Табак – вино – тюрьма”!» Она приказала вожатым и воспитателям бдительно принюхиваться к пионерам, а также заглядывать в тумбочки, под матрасы и в другие укромные места в поисках заначек и бычков. Пойманный на куреве без разговоров отправлялся в Москву с волчьей характеристикой. Даже Жаринов, до этого дымивший чуть не в открытую, стал остерегаться. Однако несмотря на опасность, Козел, гордясь уважением местных, размял папиросу в пальцах, по-взрослому сплющил картонный мундштук и осторожно закурил от протянутой спички – не затягиваясь, конечно, иначе обкашляешься.

– Э-э, да ты только зря табак переводишь! – буркнул Бяша, заметив, что Вовка курит не в себя.

– Мне пока нельзя, бронхи… – заизвинялся Козловский.

– Ладно, будь здоров – не кашляй! – И местные юркнули в заросли иван-чая.

Мы отругали Вовку за безответственность, а вернувшись в палату, заняли у Жиртреста мятные леденцы, заставив друга сосать конфеты до тех пор, пока табачный дух не исчезнет, а то некурящая Эмма точно учует.

– Ну-ка, дыхни! – требовал я совсем как Лида у Тимофеича в день получки.

– Ну что? – опасливо спрашивал Козловский, перхнув на меня табачищем.

– Чувствуется, соси дальше!

Когда Жиртрест, изнывая от жадности, отдал нам последний леденец, для проверки вызвали Нинку Краснову, и Вовка старательно дыхнул на нее. Она задумчиво сморщилась и, поразмышляв, определила:

– Мятные.

– Тебя про папиросы спрашивают!

– А-а-а… Скорее всего – «Север».

– Ты-то откуда знаешь?

– Григорий Антонович такие курит.

– А кто это?

– Мамин друг.

– Ну и дура – иди отсюда!

Впрочем, в тот раз обошлось. Но теперь я думаю: лучше бы Козел попался на курении и одумался под угрозой высылки в Москву. Постепенно Вовка оборзел и всерьез спутался с востряковскими, он стал исчезать из лагеря, обычно во время кружковых занятий. Голубу говорил, что идет в клуб клеить эсминец или ловить позывные полярников, а руководителю кружка Попову врал, будто его бросили на подготовку концерта к родительскому дню. Вернувшись к ужину, Козел, захлебываясь, рассказывал, как запускал с местными ракету, которая взлетала благодаря старой фотопленке. Туго свернутая, закатанная в фольгу и подожженная, она извергала вонючую реактивную струю и уносилась к облакам.

Вовка живописал нам, как мотался на тарзанке, привязанной к старой ветле над колхозным прудом, хвастался, как они тайком жарили в лесу на костре голубей, набитых из рогаток. Мы с Пашкой, хоть и завидовали, но предупреждали друга, что дело кончится очень плохо. Не помогало, Козел словно сошел с ума. Однажды внезапно созвали сбор дружины. В лагерь привезли ветерана, звенящего медалями, как цыганка монистами. И нам пришлось вдохновенно врать подозрительному Голубу, что, мол, неявившийся Лещинский пошел в медпункт из-за боли в животе.

– Понос? – насторожился вожатый.

– Наоборот, – нашелся я.

– Ерунда, – успокоился Коля. – Одна таблетка пургена – и на семь метров против ветра…

Вообще-то пурген изобретен для того, чтобы подсыпать его врагам в компот, выводя неприятеля из строя, но при необходимости лекарство можно использовать и для борьбы с запорами.

18. Скверная история

Гвоздя вскоре поймали в Домодедове. Если верить рассказу Голуба (мы слышали через стенку), бандит сначала залег на дно и затаился, но как-то раз, страдая похмельем, он выбрался чуть свет с хазы и пошел на первый сеанс – утром пиво можно достать только в бане или кинотеатре. Подлечившись «рижским», злодей собрался уходить, но тут выяснилось, что перед фильмом крутят не занудно-бодрые «Новости дня», а смешной «Фитиль», и Гвоздь задержался, чтобы вместе со всеми позубоскалить над бюрократами, жуликами, взяточниками, прогульщиками, бракоделами, нарушителями общественного порядка, мешающими нам жить. Однако в буфете его кто-то опознал и позвонил в милицию, те примчались и взяли рецидивиста прямо в зале, попросив зрителей сохранять спокойствие.

Но и после ареста Гвоздя строгий режим в лагере не отменили. Наоборот, вскоре с треском отправили домой, опозорив на линейке, еще двух парней, которые отлучались тайком на Рожайку, чтобы нырнуть с плотины. Ну, сбегали и сбегали – на здоровье! Зачем же об этом во всеуслышанье хвалиться перед девчонками? Кто-то сразу заложил, у Анаконды везде свои люди. Вожатый первого отряда Федор на педсовете пытался за ребят заступиться, намекнув, что, мол, ситуация до смешного напоминает кинокомедию «Добро