Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

равно часть защитников во главе с Захаром Борисовичем (он на фронте был разведчиком) расставили вдоль невысокого щелистого забора, за которым начиналось колхозное поле. В случае чего наши должны были фонариками ослепить врага и вызвать подмогу. Бухгалтер вооружился здоровенной сечкой – ею рубят капусту на кухне.

– Р-р-рубиться – так р-рубиться! – картаво приговаривал он, пробуя пальцем лезвие.

Мы, прильнув к окнам, видели и слышали, как наши готовятся к бою. Много интересного рассказал, вернувшись, Засухин, которого мы отправили на разведку. У Андрюхи ночное недержание, поэтому в «белый домик» его пропустили без вопросов, а он заодно выяснил обстановку.

– Ну как там, Зассыхин? – с тревогой спросил Жаринов.

– Жуть! – сообщил тот, стуча зубами – то ли от страха, то ли от холода: июнь был промозглый.

Тая из Китая под охраной Аристова играла на баяне «Вставай, страна огромная!». Виталдон всем пожимал руки, видимо, прощался навсегда. Федор неподвижно стоял, скрестив перед собой две городошные биты. Голуб показательно рубил воздух ребрами ладоней, изображая карате – это такое японское самбо. Анаконда, участковый и дружинник обходили позиции, давая последние указания. Юра-артист, тощий, как Пиноккио, раскрасив лицо черным гримом, бегал вдоль забора, он точил друг о друга огромные мясные тесаки и театральным голосом кричал:

Ножи точу – зарезать местных хочу!

Штурм начался внезапно, мы уловили треск кустов снаружи, увидели темные фигуры, оседлавшие забор, раздались пронзительный свист, пьяный хохот и густая матерная брань. Эмма Львовна, согнавшая на всякий случай всех девчонок в нашу палату, приказала им заткнуть уши. Но лично я не услышал ни одного незнакомого слова. Здоровенный хулиган, свесив ноги, потребовал:

– Отдайте вашего беспредельщика на правеж – тогда никого не тронем! По-хорошему просим!

– Прекратить безобразия! – вышагнул вперед участковый. – Ты с кем разговариваешь, Гвоздев?

– Заткнись, мусор!

– Бей легавых! – раздался крик.

Один из местных, спрыгнув на землю, метнулся с дрыном наперевес к Тае, видно, хотел отобрать инструмент, но Аристов боксерским ударом положил его наземь. А вот Голуб, не воспользовавшись приемами карате, бросился наутек от бандита, размахивавшего велосипедной цепью, но громилу быстренько успокоил с помощью биты Федор-амбал. Юра-артист, выставив ножи, кинулся на Гвоздева, но тот, будто тореадор, ловко увернулся, и Юрпалзай воткнулся в клумбу. Худайназаров выстрелил из рогатки и попал точно в глаз местному, тот дико заорал и покатился по земле. Лысый Блондин ловко отоварил местного «кривым стартером» по голове. Находчивый Голуб, ловко убегая от врагов, залез на флагшток и оттуда дразнился, отвлекая и деморализуя неприятеля. Юра-артист выбрался из клумбы и все-таки вонзил кухонный нож в задницу одному из налетчиков.

– А-а-а-а-а!

– Пора! – шепнул мне Лемешев.

Козловский отвлек внимание Эмали, которая, как наседка, оберегала испуганных девчонок, я открыл створки, а Пашка прямо с подоконника прыгнул вниз, на вздыбленный обрез доски – и кирпичи усвистали в темень. Однако местных оказалось слишком много. Наступая, они повалили участкового, отобрав у него фуражку и планшет. Сбили с ног дружинника. Обезоружили Артиста. Наши, встав плечом к плечу, окружили, заслонив, Таю и Анаконду, продолжавшую руководить обороной с помощью угроз:

– Вас всех расстреляют! – кричала она.

Упал на землю Федор, получив сзади удар арматуриной по голове…

Казалось, всё кончено… Но в этот самый момент через хозяйственные ворота на территорию, визжа тормозами, влетел «воронок», распахнулись задние дверцы, на землю спрыгнули, придерживая фуражки, милиционеры, двое из них – с собаками на длинных поводках. Раздались пронзительные свистки, ругань, крики: «Стой, стрелять буду!» Налетчики попятились. Хлопнул выстрел – короткий пистолетный ствол плюнул в ночное небо огнем.

– Атас! – крикнул Гвоздь.

Нападавших как ветром сдуло, они перемахнули через высокий забор, как через штакетник, и скрылись в непроглядной чаще, треща валежником.

Семафорыч, внезапно появившись на поле сражения, отодвинул засов «лесной калитки». Наряд ринулся в темноту, пронзая мрак дальнобойными фонарями. Собаки оглушительно лаяли и рвали поводки. Мы высыпали с победными криками из корпусов, на радостях обнимаясь, как 9 Мая возле Большого театра.

– Ура! – крикнула Анаконда, еще бледная от пережитого.

– Ур-а-а! – взревели мы.

– А теперь по палатам – спать! – приказала она в рупор, услужливо поданный Виталдоном, в схватке не замеченным.

Участковый нашел свою фуражку, планшет и пошел составлять протокол. Трое налетчиков не смогли убежать, да и на ногах не стояли – их покидали в автобус. Федора и Аристова повезли в Домодедово накладывать швы. Лысый Блондин еле смог сесть за руль, так как в спину ему угодил неизвестно откуда прилетевший кирпич.

Тем дело и кончилось. Нас разогнали по постелям и приказали спать, но мало кто сомкнул глаза. Все ждали, когда наряд вернется, ведя связанных бандитов. Мы выглядывали в окна, но никого так и не увидели. Утром участковый уехал, прихватив Карася. Гвоздь, как потом выяснилось, ушел в бега, пообещав вернуться и отомстить.

Налет на лагерь получил огласку. Лида потом, округлив глаза, рассказывала, что нападение отдельным вопросом обсуждали на бюро райкома. Анаконде вкатили строгий выговор за потерю бдительности и объявили благодарность за грамотную организацию отпора погромщикам, Эмма и Голуб в своей звукопроницаемой каморке долго потом спорили, что главней – взыскание или благодарность, придя к выводу, что они как бы взаимно уничтожаются. А всем пионерам под страхом немедленной отправки в Москву с волчьей характеристикой запретили покидать территорию: вдруг Гвоздь бродит вокруг, чтобы поквитаться…

17. Бяша

Влажный аромат летней ночи можно оценить по-настоящему, только выйдя из выгребного сортира. Все познается в сравнении. Мы, не торопясь, шли к нашему корпусу, светившемуся в темноте окнами.

– В Москве-то сейчас духота, – заметил Пашка, вдыхая полной грудью.

– Душегубка, – согласился я.

– Хорошо было помещикам, они на чистом воздухе жили.

– Крепостные тоже.

К чему я вдруг вспомнил про тот бандитский налет? Ну, во-первых, трудно забыть холодный ком ужаса в животе от предчувствия самого страшного. Во-вторых, понять, почему Козловский так поступил с несчастной Альмой, невозможно, если не знать, что «Дружба» после хулиганского набега стала «лагерем строгого режима», как выразился Юра-артист. Сначала все подумали, это пустые угрозы, временные трудности, сто сорок восьмое китайское предупреждение. Но скоро поняли: настали трудные времена.

Через три дня после кипежа пацан из первого отряда по фамилии Кожемякин в тихий час решил побаловаться клубничкой, смотался на участки, однако на обратном пути его застукал Виталдон, он выслуживался перед Анакондой после своего странного поведения во время «обороны Крыжополя», как пошутил Голуб. Вечером Лысый Блондин отвез беднягу в Москву, сдав под расписку родителям, хотя все были уверены, что пронесет, ведь Кожемякин-отец – второй человек на