Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

на Вест…» и «Прачечный мост» («…Ему / река теперь принадлежит по праву, / как дом, в который зеркало внесли, / но жить не стали»)[987] и комплекс документов, отложившийся в ленинградской части архива Бродского. В архивной описи он именуется «документы о браке с британской подданной Фейт Христин Макли Вигзелл. На рус. и англ. яз. (1968)»[988].

В обоих случаях предложения Бродского были отклонены их адресатками, с которыми у него сохранились дружеские отношения.

В 1970–1971 годах Бродский обсуждал перспективы выезда на Запад с поэтом Давидом Шраером-Петровым, с которым был знаком с 1961 года и который, в отличие от него, хотел эмигрировать из СССР (и впоследствии много лет находился в «отказе», добиваясь от властей разрешения на выезд в Израиль). По воспоминаниям Шраера-Петрова, он специально приехал из Москвы в Ленинград, чтобы обсудить с Бродским актуальную для него тему выезда. В разговоре, о котором вспоминает Шраер-Петров, подтвердилось нежелание Бродского уезжать в Израиль и в целом его нежелание покидать СССР без возможности возвращения. В контексте этого разговора, по свидетельству Шраера-Петрова, уже фигурировала – теоретически – тема «фиктивного брака» с иностранкой[989].

Сколько можно судить, эти планы конкретизировались в конце 1971 года – настолько, что Бродский счел нужным поставить о них в известность М. П. Басманову. Она вспоминает, что «впервые о желании уехать из страны услышала от Иосифа за полгода до отъезда»[990]. Именно тогда, в декабре 1971 года, Бродский познакомился с приехавшей в Ленинград аспиранткой Принстонского университета Кэрол Аншютц (Carol Anschuetz).

15

Двадцатисемилетняя Кэрол Аншютц приехала в Ленинград осенью 1971 года. В Принстоне она училась, в частности, у Нины Берберовой, преподававшей там с 1963 года. Берберова ценила Аншютц как свою аспирантку, отмечая в итоговой дневниковой записи перед уходом на пенсию весной 1971 года, что та «открыла новые пути – темы и проблемы в поэтике»[991].

С Аншютц Берберова передала в Ленинград письмо и книги для Геннадия Шмакова, филолога, переводчика и приятеля Бродского, с которым ее заочно познакомил другой принстонский аспирант – Джон Мальмстад, стажировавшийся ранее в Ленинграде. С 1969 года Берберова и Шмаков состояли в переписке. Вскоре после встречи со Шмаковым Аншютц называла его (в письмах Берберовой из Ленинграда) «замечательным человеком и другом», лучше которого «никого нет на свете» (эти слова Аншютц Берберова пересказала в одном из ответных писем Шмакову)[992].

В декабре 1971 года Шмаков познакомил Аншютц с Бродским.

Я. А. Гордин вспоминал:

Последний Новый год в России – с 1971-го на 1972-й – Иосиф собирался встречать у Гены Шмакова. Были приглашены несколько французских аспирантов, кто-то из артистов – приятелей Гены, мы с женой, Иосиф пригласил молодую американскую славистку Кэрол Аншюц <sic!>, аристократически обаятельную девушку. Французы принесли замечательное белое вино – французское. Полночь приближалась, а Иосиф не появлялся. Кэрол мрачнела на глазах. Он так и не пришел. Не могу сказать, что это было по-джентльменски… Не знаю – как он объяснил Кэрол свое отсутствие, но через некоторое время они пришли к нам вместе[993].

Дневник Томаса Венцловы начала 1972 года также фиксирует его встречи с Бродским и Аншютц в Ленинграде: 16 марта они вместе смотрят фильм Ежи Кавалеровича «Мать Иоанна от ангелов» в Доме культуры им. Кирова, 18 марта участвуют в дружеской вечеринке по поводу только что вышедшего в Вильнюсе (на литовском языке) сборника стихов Венцловы, 29 марта втроем видятся у Бродского дома[994]. В конце апреля Бродский по командировочному удостоверению журнала «Костер» улетает в Армению. По возвращении Аншютц встречает его в аэропорту[995].

19 марта в ресторане гостиницы «Ленинград» Бродский посвящает Венцлову в секретный план, связанный с женитьбой на Аншютц:

< … > все кончилось тем, что И<осиф > поведал «top secret»: <…> [Речь шла о мысли вступить в брак с западной женщиной.] Последствия достаточно однозначны – отъезд «more or less forever». Не знаю, удастся ли это ему и захочет ли он этого в конце концов[996].

В изложении самой Аншютц события, происходившие на рубеже 1971–1972 годов, развивались следующим образом:

<…> мы влюбились, и он [Бродский] на клочке бумаги предложил жениться на мне. Я ответила: «Да»… Был консул, американский консул в Ленинграде. Первый консул со времен революции в то время (речь идет о Калвере Глейстине, генконсуле США в Ленинграде в 1970–1974 годах. – Г. М.). Я к нему зашла (в гостиницу «Астория», где до официального открытия консульства в мае 1972 года располагался консульский офис. – Г. М.) и писала опять на бумаге, что мы с Бродским намерены жениться, и что мне делать? И он сказал, что я должна обратиться к консулу в Москве. Я к нему пошла и опять на куске бумаги все изъяснила, и он сказал: «Русские очень этноцентричны, брак кончится плохо. Я вам не советую это делать». Консул в Москве не отказывался, он просто хотел предостеречь меня. И он сказал, что я должна прийти к нему накануне, непосредственно перед тем, как сесть в поезд в Ленинград. И, сойдя с поезда, я должна немедленно заехать к Бродскому, с ним отправиться во Дворец бракосочетания, потому что консул надеялся, что мы таким образом сможем получить дату на регистрацию брака до того, как власти это запретят. И так и получилось. Там была очень любезная женщина, которая нам содействовала, дала дату, и, разумеется, через несколько дней отменили эту дату, и мы не могли добиться новой даты. Однажды американский консул в Ленинграде пригласил нас на ужин в «Асторию». Это был как бы жест одобрения наших планов. Нам потом пришлось просто ждать, и мы даже не знали, чего мы ждем[997].

Ключевым моментом всей изложенной Аншютц истории являлась – в полном соответствии с профессиональным пониманием американского консула в Москве – подача Бродским и Аншютц заявления о браке в советский орган записи актов гражданского состояния (ЗАГС) и его регистрация там. С этого момента государство было обязано дать ответ на запрос о заключении брака между советским гражданином и гражданкой США. Можно с уверенностью утверждать, что именно то обстоятельство, что Бродскому и Аншютц удалось подать и зарегистрировать заявление в ленинградском ЗАГСе (видимо, в середине марта 1972 года), определило дальнейший ход событий.

Факт успешной регистрации заявления означал серьезный просчет в работе наружного наблюдения органов госбезопасности за Бродским и успех тех усилий по конспирации, которые Бродский и Аншютц, предвидя возможные сложности, предпринимали в Ленинграде, избегая говорить вслух о своих намерениях. По-видимому, КГБ СССР узнал о планах Бродского заключить брак с американкой в момент их легитимации