Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

он был принят президентом Никсоном, готовившимся к визиту в СССР. По возвращении в Москву 15 апреля при прохождении таможенного досмотра с Евтушенко произошел описанный Венцловой инцидент: поэта подвергли длительному обыску, задержав и изъяв часть его багажа – изданные за границей книги на русском языке и фотографию с Никсоном с автографом президента. В попытке вернуть конфискованное Евтушенко обратился к давнему знакомому – генерал-лейтенанту КГБ Бобкову. Бобков работал в органах госбезопасности с 1945 года, с 1956-го был начальником отдела в Четвертом управлении КГБ, специализировавшемся на идеологической контрразведке и, в частности, с 1957-го «курировал» Евтушенко. В мае 1969-го Бобков возглавил Пятое управление КГБ, созданное в 1967 году для борьбы с «идеологическими диверсиями» и занимавшееся в том числе и членами творческих союзов, и вопросами, связанными с еврейской эмиграцией из СССР[1008]. После обращения Евтушенко был принят Бобковым. Багаж ему был возвращен.

В интервью Соломону Волкову в 2012 году Евтушенко так описал свою беседу с Бобковым:

Когда я в кабинете у Бобкова пытался вернуть свои изъятые после поездки в Америку книги – это у меня первый раз был случай, когда я о Бродском с ним заговорил. В это время Бродского уже освободили из ссылки, и я Бобкову говорю: «Вы освободили Бродского…» – «А-а, – отвечает, – это дело прошедшее. Бродский уже написал прошение о выезде». Я говорю: «А почему вы его не печатаете? Бродский мне сказал, со слов секретаря ленинградского Союза писателей Олега Шестинского, что ему запрещает печататься КГБ. Но если человека выпустили, то логично все-таки напечатать его стихи потом». И тут Бобков матом просто разразился, не выдержал: «Этот Шестинский – трус, ничтожество! Мы что, справки должны ему, что ли, писать?! Потом Бродский какой-нибудь самолет решит угонять, а нам отвечать? Ну не можем мы давать инструкции, чтобы его напечатали!» Раздраженно очень говорил: «И вообще давайте бросим на эту тему говорить, потому что он опять написал письмо в Америку и сказал, что хочет уехать, и мы приняли решение, чтоб он уехал, – уже надоел всем…» И я тогда сказал: «А вы не понимаете, что это трагедия для поэта – уезжать от своего языка?» – «Я понимаю, но он же сам хочет уехать». Я говорю: «Но вы же его в какой-то степени и довели до этого». – «Ну, Евгений Александрович, это совсем другая история, долгая. Ему дали разрешение, и все, этот вопрос закрыт». Я говорю: «Скажите, я могу ему сообщить об этом?» И вдруг Бобков мне: «Ну, смотрите, хотя я бы вам не советовал». <…> Я позвонил Жене Рейну, сказал, что был в КГБ, потому что у меня конфисковали книжки, и просил передать Иосифу, что у меня был там разговор о нем и мне сказали, что он получает разрешение на выезд. <…> Потом Бродский в Москву приехал, и был разговор. Присутствовали мой папа Александр Рудольфович, который с Иосифом хотел познакомиться, Женя Рейн и я. И я Бродскому все рассказал: как меня вызвали, почему я там оказался. И про Шестинского ему сказал. И что я сказал Бобкову фразу: «Вы можете хотя бы не мучить Бродского перед отъездом, как вы иногда оскорбляете людей, которые уезжают за границу?» – «Все зависит от того, как он будет себя вести». Я говорю: «Ну что, он будет кричать „Да здравствует советская власть!“ после такого процесса дурацкого? Этого вы не дождетесь никогда». – «Евгений Александрович, не могу же я за всех отвечать! Кто-то так ведет себя, кто-то иначе… У нас разные люди есть» – вот такой был ответ Бобкова. Он был очень раздражен, не хотел на эту тему больше говорить[1009].

Дополнением к свидетельству Евтушенко служит хронологически более ранний рассказ Бродского о его (упомянутой в приведенном интервью) встрече с Евтушенко в Москве в мае 1972 года, записанный в начале 1980-х тем же Волковым. По словам Бродского, в конце мая 1972 года, когда он по визовым делам был в Москве (29 мая ему была выдана в посольстве Нидерландов, представлявшем в СССР интересы Израиля, виза на въезд в Израиль), ему позвонил приятель (очевидно, Евгений Рейн) и сказал, что с ним хочет встретиться Евтушенко. Бродский приехал к Евтушенко домой, в высотку на Котельнической набережной, и тот изложил ему канву своего разговора в КГБ. В передаче Бродского разговор выглядел следующим образом:

– Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из Соединенных Штатов… <…> И в аэропорту «Шереметьево» таможенники у меня арестовали багаж!

Я говорю:

– Так.

– А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты!

(Ну все как полагается – опера!) Я говорю:

– Так.

– А в «Шереметьево» у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из себя, и я позвонил своему другу <…> которого я знал давно, еще с Хельсинкского фестиваля молодежи.

Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не говорю, а спрашиваю:

– Как друга-то зовут?

– Я тебе этого сказать не могу!

– Ну ладно, продолжай.

И Евтушенко продолжает: «Я этому человеку говорю, что в Канаде меня украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой – дома у меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу что-нибудь такое написать – потом не оберешься хлопот! И вообще… нам надо повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и говорю, что я существо ранимое и т. д. И этот человек обещает мне, что мой багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не поговорить о делах других людей?»

(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко – это человек, который не только не говорит о чужих делах – он о них просто не думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю – потому что ну чего уж!)

И Евтушенко якобы говорит этому человеку:

– И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!

– А что? В чем дело?

– Ну вот, например, Бродский…

– А что такое?

– Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит…

– А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции…

И, слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: «Еб вашу мать!» Что является дополнительной ложью, потому что уж