Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей

несли переднюю часть гроба, в том числе Энтони Иден, Гарольд Макмиллан и — что весьма необычно, учитывая его почтенный возраст (82 года), — бывший премьер-министр Клемент Эттли (на тот момент уже граф Эттли, член палаты лордов).

В случае Эттли его связь с усопшим простиралась на десятилетия назад: он был среди тех, кто участвовал в Галлиполийской кампании 1915 года, и, в отличие от многих, никогда не обвинял Черчилля в ее провале. Черчилль рука об руку с Эттли трудился в годы войны с Гитлером. Через залив их политических убеждений всегда тянулся мост из вспышек искренней симпатии и привязанности. На ступеньках церкви пожилой Эттли вдруг споткнулся, грозя нарушить равновесие гроба. Два солдата тут же подскочили к нему, удержали гроб и восстановили равновесие. Но Эттли все равно настоял на выполнении этой почетной обязанности — как последнего жеста уважения и дружбы с усопшим.

«С того места, где мы стояли, — писал потом бывший офицер морской пехоты Великобритании Майкл Кернан, наблюдавший за происходящим снаружи собора, — я видел аргайлских и сатерлендских горцев[155] и не мог думать ни о чем, кроме того, как же они, должно быть, замерзли в своих килтах. Ведь это был самый холодный день за всю мою жизнь. Стужа продирала даже меня, в моем теплом мундире, длинных брюках и шинели».

Многие отмечали, что Черчиллю очень понравился бы выбор звучавших на его похоронах гимнов: все они были из его любимых, например «Тот, кто доблестен» и «Господь нам щит из рода в род». Отмечалось также, что королева в тот день нарушила протокол. Во всех других обстоятельствах монарх прибывает на похороны последним, у него высший приоритет. В этом же случае королева появилась одной из первых. Кроме того, она и другие члены королевской семьи ехали не первыми, как того требует королевский протокол. Процессию возглавили леди Черчилль и другие близкие родственники усопшего, а королева следовала за ними.

Гроб вынесли из собора, и гвардейцы-гренадеры пронесли его по закопченным улицам города, вниз по Тауэрскому холму и вдоль реки Темзы (по словам самого Черчилля, «серебряной нитью пронизывающей всю историю Британии») до места, где ждало судно «М. В. Хавенгор». Военные моряки погрузили гроб на борт, и, когда он отправился в свое последнее плавание по Темзе, в месте, которое тогда называлось Лондонским пулом (примерно там, где сейчас находится галерея «Хэйз»), рабочие доков салютовали ему стрелками башенных кранов — последний момент не планировался, это произошло спонтанно. Несколько лет спустя появлялись заявления, что докеров, которые обычно работали по субботам только до обеда, подкупили (предположительно, чиновники из администрации лондонского порта), чтобы те пришли на работу. Однако многие из рабочих упорно настаивали, что с их стороны это был добровольный жест и дань уважения.

Пока «М. В. Хавенгор» медленно шел вверх по течению по грязным ледяным водам Темзы, небо над ним взревело от пролета шестнадцати истребителей Королевских военно-воздушных сил Великобритании «Электрик лайтнинг» — серебристых, коротких, похожих на дротики. Это был единственный футуристический элемент дня, в остальном насыщенного визуальными символами вековых традиций. Гроб выгрузили на берегу Фестивального причала, недалеко от Королевского фестивального зала, и оттуда отвезли на станцию «Ватерлоо», где ждал специально заказанный поезд. Тут мы снова видим один из любопытных символов смены эпох. Паровой локомотив, который должен был доставить гроб Черчилля к месту захоронения, был времен битвы за Британию. Таким его видел Чарльз Диккенс — да и молодой Черчилль. Аналогичный паровоз когда-то вез молодого Черчилля в Кэмберли, обратно в казармы в Сандхерсте. Но к моменту похорон многие поезда уже тянули тепловозы, активно обсуждалась электрификация железных дорог. В 1965 году паровые двигатели постепенно вытеснялись, а к 1968 году их не останется совсем. К 1970-м они будут восприниматься как причудливый антиквариат. Тот локомотив направился к железнодорожной станции «Ханборо» в Оксфордшире.

Оттуда Черчилля понесли на кладбище церкви Святого Мартина в Блейдоне, всего в нескольких минутах ходьбы от Бленхеймского дворца, его места рождения и места упокоения нескольких поколений Спенсеров-Черчиллей. Церковь сама по себе очень красива: котсуолдский камень, из которого она построена, светится на закате, словно янтарь.

Последним штрихом нонконформизма можно считать надгробие на могиле Черчилля — плоский, прямоугольный, серый портлендский камень, современный, но обтесанный с учетом древних традиций. Черчиллю, как подобало лидеру его статуса, было гарантировано последнее пристанище среди королей в Вестминстерском аббатстве, однако сам он был полон решимости после смерти вернуться в лоно своей семьи в Оксфордшире. Двенадцать лет спустя, в 1977 году, его вдова Клементина последовала за ним в самое дальнее для каждого смертного путешествие. Ее похоронили рядом с мужем. Их могила по сей день остается местом паломничества, родственники заботливо за ней ухаживают.

Стоит отметить, что траур по Уинстону Черчиллю нельзя назвать всеобщим: всего через семьдесят два часа после его смерти Ивлин Во написал своей подруге Энн Флеминг, супруге создателя агента 007 Яна Флеминга: «Он не был человеком, которого я когда-либо уважал. Всегда неправ, всегда окружен жуликами, самый неудачливый отец — просто “радиоперсонаж”, переживший свой пик. Как же — “сплотил нацию”! Я был солдатом в 1940 году. Как же мы презирали его речи!»

Однако Во, делая подобные заявления, упускает суть (и, кстати, ведет себя как сноб, предполагая, что он один достаточно умен, чтобы не попасться на удочку обаяния Черчилля). Никто никогда не считал Черчилля идеальным. Даже самые преданные из его избирателей в Вудфорде вовсе не воспринимали его как образец самоотверженности и бескорыстия. Но во времена, когда Британию накрыло грозовыми тучами, эти люди — да и, по правде сказать, вся нация — искали другое.

Черчиллем восхищались и его любили потому, что он воодушевлял. Он направил свою необыкновенную энергию и свой удивительный ораторский талант на нужную цель, словно электризующую остальных молнию. Большинство людей тогда нуждались вовсе не в образце морали и великодушия, а в уверенности в победе. Этот человек обладал поистине сверхъестественной способностью передавать окружающим что-то вроде оптимистичной силы (даже когда сам переживал кризис неуверенности в себе).

Доказательства того, что Во оценивал своего великого соплеменника неправильно, мы находим на протяжении всей жизни Черчилля. Его могли любить и презирать, но люди, с которыми он встречался на своем пути, — каждый из них, — видели его суть, которую он никогда не старался замаскировать.

Впрочем, Во можно простить (ведь он был слишком близок к тем событиям) за то, что он не понял: Черчилль-историк к моменту своей смерти уже вошел в саму историю, и отнюдь не только благодаря пяти увесистым томам своих мемуаров и исследований Второй мировой войны. Когда в 1953 году Черчиллю сообщили, что ему присудили Нобелевскую премию, он был вне себя от счастья — но лишь до тех пор, пока ему не сказали,