Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

так же высок, как в Азербайджане; в Молдавии и Грузии он не достигал уровня Киргизии и Абхазии, а в Прибалтике национальные конфликты имели практически полностью ненасильственную форму.

Однокурсник Раисы Максимовны Мераб Мамардашвили объясняет это в своих известных «вильнюсских лекциях», подчеркивая изобретенный, а не природный характер человеческой цивилизации. Главным же ее изобретением оказываются институты (существующие в виде религии, морали и права), которые философ называет мускулами культуры, удерживающими цивилизацию от постоянно угрожающего ей обрушения обратно в варварство. Там, где эти «мускулы» традиционно сильны, шансов на такое грехопадение меньше. Хотя и это не стопроцентная гарантия — Германия Арендт тому пример.

В своих исследованиях событий в Германии 1930-х годов Арендт замечает, что уклониться от этой страшной и заразной болезни расчеловечивания, не считая вовремя уехавших, смогли (иногда даже жертвуя для этого жизнью) только немцы, бывшие, по сути, нонконформистами — по какой-то часто непонятной им самим причине они не могли поступать «как все». Арендт связывает это отнюдь не с групповой этикой, которую, по ее наблюдениям (личным!), люди могут менять, как ботинки, а, напротив, с индивидуальной способностью к суждению (которая, кстати, не зависит от уровня образования и IQ). Но обрушение советской идеологии (диспозитива) на время лишило массы людей этой способности.

Что касается «смены ботинок», это полностью подтверждают наши наблюдения начала 90-х, когда у нас на глазах глубоко партийные атеисты превратились в ревностных православных и мусульман. По мысли Арендт, таким все равно, каких правил придерживаться, лишь бы все было детально расписано и не надо было всякий раз терзаться над вопросом «что делать?».

Но эта-то книжка о Горбачеве, а он как раз не такой. И понять таких, поставив себя на их место, ему было трудно, а их было, как всегда и везде, большинство. Он же не мог не задумываться, обсуждая это по вечерам с единственным надежным собеседником — женой: «А правильно ли вот так? А не правильнее ли вот эдак?..» Конечно, такой человек не может быстро принять решение о вводе войск. Следовательно, он ущербный, плохой политик. Зато он, наверное, хороший человек. Но это, как известно, не профессия.

Глава 22

«Горби» на экспорт (1989)

Свой среди чужих

Анатолий Черняев (помощник Горбачева по международным делам) утверждает, что внешняя политика занимала в повестке его шефа в тот период всего 5–6 % времени, настолько тот был поглощен внутренними делами. Однако в год первого Съезда народных депутатов СССР, с которым работать ему оказалось совсем не просто, Горбачев успел слетать (после визита в Нью-Йорк в конце 1988-го) в апреле в Лондон, в мае в Пекин, в июне в Бонн, в июле в Париж и Страсбург, в октябре в Берлин и Хельсинки, в ноябре в Рим, откуда перелетел на Мальту для встречи с новым президентом США Джорджем Бушем.

Перестройка спрессовала в режим времени «кайрос» (см. главу 17) не только процессы, происходившие внутри СССР, но и в международных отношениях. После длительного периода «полиции», по Рансьеру, (см. главу 20), когда каждый участник более или менее точно знал «свой шесток» в раскладе «биполярного мира», здесь тоже появилась «политика» — как запрос на некий новый порядок равенства.

С такой инициативой выступила одна из двух сверхдержав в лице Горбачева, который предложил пересмотреть самые основания порядка равенства между субъектами мировой политики, отменив прежние правила игры с нулевой суммой и заменив их новым мышлением на основе общечеловеческих ценностей. Но в международной политике уже сложились и закоснели структуры, причем не те же самые, какие определяли внутреннюю политику каждой из стран-участниц. Они были представлены в виде международных организаций, отдельных договоров, военных блоков, фактических и потенциальных арсеналов вооружений, конкретной расстановки носителей ядерных боезарядов и, в конце концов, в виде стереотипов холодной войны, которые работали как диспозитивы, программируя участников переговоров определенным образом. Поле опыта было заполнено практиками, вообще не годившимися для новой «игры», а горизонт ожиданий в рамках нового мышления был слишком неопределен, поэтому новый нарратив истории выстраивался с трудом.

Горбачев, Рейган и Буш на Гудзоне — саммит стран НАТО

3–8 декабря 1988

[Архив Горбачев-Фонда]

На международной арене в качестве акторов выступали не только более или менее понятные государства, но и их лидеры, которые могли менять свое мнение или вовсе сменяться, а это сразу меняло весь рисунок игры и могло обнулить прежние результаты. Те или иные перемены в своей и только своей логике постоянно происходили в каждой из стран-участниц, а из-за их большого числа острее стояла проблема асинхронности этих изменений. Так, Рейган с Горбачевым, установив для себя запредельный горизонт ожиданий, с ходу договорились до полного уничтожения ядерного оружия, но это не нашло понимания у Тэтчер, а в 1989 году Рейгана на посту президента США и вовсе сменил гораздо более осторожный и осмотрительный Джордж Буш.

Горбачев с Иоанном-Павлом II в Ватикане

1 декабря 1989

[Архив Горбачев-Фонда]

Горбачев с Франсуа Миттераном в Париже

4–6 июля 1989

[Архив Горбачев-Фонда]

Ведя переговоры с Горбачевым, Буш и другие лидеры западных стран (как, впрочем, и восточноевропейских, и любых других) должны были учитывать, что субъект «Горбачев» не равен субъекту «СССР», что его может сменить кто-то другой, кто откажется от его обязательств. В конце концов, очень скоро с мировой арены исчезнет и субъект «СССР», но в 1989 году это еще никому, кроме, может быть, отдельных экспертов, вообще не приходило в голову.

Для Горбачева успехи или неудачи во внешней и внутренней политике были теснейшим образом взаимосвязаны, но свои действия в этих разных сферах ему было сложно объяснить двум разным аудиториям: внутренней — зачем он идет на уступки еще недавним противникам в холодной войне, а тем, в свою очередь, — почему, например, он не проводит экономические реформы у себя дома, без чего невозможно было всерьез говорить о финансовой поддержке.

Успехи и неудачи Горбачева во внутренней и внешней политике не компенсировали друг друга, а порой, наоборот, меняли сумму его символического капитала в обратной зависимости. Так, объединение Германии, которое едва ли было бы возможно в такой форме и с такой быстротой вопреки воле Горбачева, подняло на небывалую высоту его моральный авторитет на международной арене, но не способствовало популярности в СССР. Чем восторженней за рубежом целые толпы приветствовали его криками: «Горби! Горби!», тем, пожалуй, больше недовольных внешней политикой