Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

мелких бусинок до крупного гороха (уже, наверное, картечь). Эту дробь так же, как и капсули для патронов, мы, бывало, украдкой прихватывали в горсть. Дробью мы стреляли из рогаток, а капсули клали на трамвайные рельсы. Старожилы Рождественского спуска наверняка помнят, какая вдруг раздавалась стрельба вслед едущему трамваю — «Аннушки» или № 1.

* * *

Рождественский спуск. Здесь стояла моя начальная школа — во дворе Рождественского монастыря (угол Жданова — Рождественки и Рождественского бульвара). Сохранившуюся до сих пор стену нашего монастыря можно увидеть и на картине Перова «Тройка»: трое ребят, мастеровых учеников, как сказано в названии, тащат тяжёлую бочку с водой — вверх по Рождественскому спуску.

Недавно я увидел фотографию того же места с фрагментом той же стены. Снимали в 2012 году: многотысячная (как мне показалось) колонна демонстрантов продвигается тем же путём — вверх по Рождественскому спуску — от памятника Пушкину к памятнику Грибоедову.

* * *

Жил я в 3-м Неглинном переулке, в доме 3. А в окне дома напротив, в доме 4, сидела девушка, всё время глядящая в моё окно. Её я помню ещё маленькой девчонкой с куклой на руках. Со временем она, конечно, изменилась, но по-прежнему глядела сюда, на меня.

Однажды эту девушку я показал своим гостям как достопримечательность моего дома, точнее — его вида из окна.

Гости говорили:

— Действительно, сидит, смотрит.

— А вот — исчезла.

— Смотри-ка! А она, оказывается, ходит.

— А ты думал, она парализованная?

— Ну, не обязательно… Смотри, опять села, смотрит. — Один из гостей помахал ей рукой. — Эй! — крикнул он. — Не реагирует. Оглохла? Слушай, а может, она — слепая? Вот и смотрит в одну точку.

— Нет, не слепая.

— А откуда такая уверенность?

— Оттуда. Я там был.

Был — в их квартире. Много лет назад. Мы тогда всем классом, а точнее — отрядом макулатуру собирали, ходили по домам: «Нет ли у вас старых газет и журналов?» Однажды какая-то женщина, открывшая мне дверь, сказала, что она меня знает. Ведь я — это тот, кто из окна напротив всё время смотрит в её окно.

Так же смотрел в её окно, но много лет назад мой родной дядька, дядя Юра, военный лётчик. Он развлекал её тем, что ловил голубей — прямо из своего окна, — расстелив на карнизе петлю из лески с накрошенным хлебом внутри петли. Поймав, он снова выпускал их на волю, высоко подбрасывая вверх.

— А ведь, бывало, во время войны, голубей — ели, потому что голод — не тётка, — неожиданно сказала женщина, — а это — моя дочь.

В глубине комнаты, у окна я заметил знакомую мне «эту» девочку. Она даже не повернулась в мою сторону, занятая своими делами, наверное — уроками, одновременно поглядывая в телевизор. Я понял, что этот-то взгляд я и принимал на свой счёт, сидя в окне напротив, за своим письменным столом.

Отсюда мой стол не был виден, но о нём можно было догадаться по настольной лампе, купленной моим дедом ещё в 20-х годах; диван был виден, но — наполовину закрытый оконной занавеской цвета морской волны, которая отсюда выглядела как бледно-салатная. И тут чья-то рука в моём окне задёрнула эту занавеску.

— Чья?

— В том-то и дело, что — чья-то!

Долго я стоял там как заворожённый, разглядывая своё собственное окно с доселе недоступной мне точки зрения. Одновременно и узнавая его, и не узнавая.

Хотя ничего особенного в этом зрелище не было — ну, окно с занавеской. А такая рука могла принадлежать кому угодно из нашей семьи.

Хоть мне, например.

* * *

— Не ходи за ворота! — строго говорили родители своим детям, играющим в нашем дворе. Говорили так по старой памяти, когда эти ворота действительно существовали как ворота — широкие створы, закрывавшие вход с улицы во двор. Потом ворота исчезли. Остались: подворотня, арочный проём и привратная тумба — напоминающие о воротах.

Возможно, поэтому все продолжали говорить так, будто они есть: «Ворота!» (подогнать машину к воротам, помойка за воротами, встретимся у ворот). Мы-то с друзьями говорили иначе: «Встретимся у болвана». Каменного. Так мы называли нашу привратную тумбу. Привратную — это неточное название (прЕвратную, как судьба). Точное — тумба приворотная. Но здесь ещё больше двусмыслицы: что за приворот? На что приворот? На порчу? На любовь к родным воротам — правильная догадка.

* * *

Сразу же, как только я демобилизовался из армии, мне приснился страшный сон: вхожу я в свою комнату на Неглинке не через реальную дверь, а через несуществующую, замурованную.

Раньше эта дверь вела в комнату Татьяны Вячеславовны. После её смерти выяснилось, что жила она в условиях, не соответствующих санитарным нормам, и что подселять туда никого нельзя, но наша семья имеет право присоединить её жилплощадь к своей.

Возвращаюсь к сну: в комнате я встретился с Татьяной Вячеславовной и её испепеляющим взглядом. Взгляд — угроза всему сущему. Ясно, что передо мной — нечистая сила и, чтобы она сгинула, её надо перекрестить. Так я и сделал, но Татьяна Вячеславовна не исчезла. Соображаю: перекрестить-то я её перекрестил, но как это надо делать правильно? — справа налево относительно нечистой силы или — себя? Пытаюсь повторить крестное знамение, но чувствую, что рука моя онемела — таково парализующее действие её ужасного взгляда. И тут я проснулся.

Смотрю: я лежу с поднятой рукой, пальцы мои сжаты в щепоть.

Признаюсь, что я презирал себя за этот сон. Клеветнический! Ведь Татьяна Вячеславовна всегда была человеком безобидным и — в силу своего воспитания и глубокой старости — чудаковатым. Помню, перед тем, как прийти к нам слушать Вана Клиберна по нашему телевизору или там же смотреть похороны президента Кеннеди на Арлингтонском кладбище, Татьяна Вячеславовна обильно пудрилась и надевала, как в концерт, самое лучшее, что у неё было, — горжетку с улыбающимися мордами двух мангуст. Знаю, в своё время к ней обращались: «Ваше превосходительство!» (несколько открыток на её имя до сих пор хранятся в моём письменном столе).

Ольга Дмитриевна, другая соседка, сказала, что подобные кошмары естественны для моей комнаты, потому что там некогда располагалась операционная её отца, хирурга. Раньше вся квартира принадлежала им. Здесь же отец Ольги Дмитриевны вёл частную практику. «А в перевязочную заселился Владимир Миронович!»

Известно, что Владимир Миронович «сидел» за спекуляцию гэдээровских бра и торшеров. Тогда по разным статьям могла быть «привлечена» и вся наша квартира. Моя мама, например, подрабатывала тем, что втайне от фининспекции шила на заказ дамские платья, а Ольга Дмитриевна незаконным образом расписывала анилиновыми красками ситцевые