Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Ещё соседка — красавица Ира, манекенщица из Дома моделей на Кузнецком Мосту. Она относилась ко мне как к младшему брату. Будучи первоклассницей, она помогала моей маме купать меня, новорождённого, в корытце на кухне.

Никогда не забуду, как Ира со словами «Знакомьтесь, ребята!» однажды ввела меня в свою комнату, где сидели знаменитые футболисты-торпедовцы: Валентин Денисов (полузащитник) и нападающие: Олег Сергеев и её главный ухажёр — испанец Немесио Посуэло. «Миша», — сказал он, пожимая мне руку. Кажется, он тогда собирался переходить в «Спартак». Потом мы все на Мишиной машине поехали в Лужники смотреть матч «ЦСКА» — «Динамо (Киев)». Когда армейцы забили гол, Миша с деликатными оговорками предложил мне вместе со всеми выпить по рюмочке чего-то крепкого. «Счастливец! — думал я про себя. — Безумный счастливец!»

Позже я узнал, что примерно в это же время Миша ухаживал и за Викторией Фёдоровой, актрисой, известной по фильму «Двое», тоже красивой девушкой. В связи с этим Миша низко пал в моих глазах — пример того, как мужская солидарность оказалась слабее коммунального братства.

Припоминаю, как в перевязочной Владимира Мироновича мы слушали «Голос Америки», точнее его глушение, сквозь которое иной раз прорывался голос диктора: «…премьер Хрущёв…» Про свою болезнь Мироныч шутил так: «Паркинсон — это не Моня с Молдаванки, но лорд английского парламента!»

Однажды, узнав о том, что меня будут показывать по телевизору, Мироныч обратился ко мне с неожиданной просьбой: специально для него подать с экрана условный знак, например почесав переносицу и слегка поклонившись. Я возмутился: все интонации и жесты давно уже отрепетированы и доведены до автоматизма. Какая тут может быть отсебятина?!

Однако на премьере (Шаболовка, прямой эфир) я только о том и думал, как бы произвести эти контрабандные действия. И — произвёл-таки!

Вся квартира наблюдала за моим выступлением, усевшись перед нашим телевизором, как в зрительном зале, в несколько рядов. Жаль, что тогда Мироныч сразу же задремал, а непосвящённые соседи будить его не стали. Несмотря на то что впоследствии этот спектакль не раз крутили в записи, Владимир Миронович своего знака так и не увидел. А ведь знак-то был!

* * *

Да, это неудобство — жить без горячей воды. Но — удобство — жить рядом с Сандуновскими банями. Туда, в соседний 2-й Неглинный переулок, можно было пройти за три минуты — через проходнушку в доме 4. Зимой, без пальто — пулей пролететь.

Сандуны давали правильное представление о том, что такое — жить по высшему разряду — плавать в бассейне. В низших разрядах бассейн не предусматривался. Но мне как любителю хорошо поплавать и понырять в нашем бассейне было тесно. Однажды (где-то в 1960 году) все купальщики выскочили прочь, и я остался в бассейне один — к счастью! — подумал я, — и ошибся. Оказалось, что причина несчастья — «лопнувшая труба с хлором». Среди отравившихся я был самым тяжёлым — более всех наглотавшийся хлорной воды и надышавшийся хлорным воздухом. Лежу, ничего не вижу, безудержно рыдаю — ожог слизистой глаза? Ни вздохнуть, ни выдохнуть — паралич дыхательных путей?

Слышу гулкие — с эхом — сочувствующие голоса и один осуждающий:

— Нехорошо ученикам ходить в высший разряд, неприлично!

Зато потом на формальный вопрос «Как жив?» я отвечал неформально:

— Погибал в Сандунах, как броненосец «Потёмкин»!

Ну не сам броненосец, а его макет — во время комбинированных съёмок. Его сам Эйзенштейн снимал, ещё до войны — в нашем бассейне! Так говорили банщики.

* * *

Могу ли я вслед за Брюсовым сказать, что помню Неглинку ещё «невзрачно-скромной»? И да и нет. Потому что моя невзрачно-скромная Неглинка — это именно та Москва, которая когда-то «в буйстве злобы сокрушила» старую Москву — с «флигельками», любезными сердцу Брюсова.

Я-то помню её обыденной, тихой и малолюдной. Ну, не такой шумной, как Новослободская. Другое дело — 1 мая и 7 ноября, — когда демонстранты шли по Неглинке к Красной площади и назад. С флагами, транспарантами, оркестрами! Тогда на улицу выносили покрытые белыми скатертями столы. С бутербродами, лимонадом и выпивкой.

А в обычные дни нашу скромную улицу украшали: швейцары в чёрных фуражках и ливреях с золотыми галунами. Они стояли по разные стороны Неглинного бульвара: один — у ресторана «Узбекистан», на нечётной стороне, другой — на чётной — у парикмахерской.

А также — денди Эдик, крашеный блондин в малиновом берете и в тельняшке. Таким его видели прохожие, когда он разгружал машины с продуктами — возле углового «Гастронома» на Трубной площади. Вне работы Эдик прогуливался по Неглинке в цилиндре и в крылатке до пят. На шее — полотенце вместо кашне, в руке — трость, настоящая.

И столетний дед Степан, чистильщик обуви. Сидел он в будке, рядом с нашим переулком, всегда — в замасленной кожаной шапочке, напоминающей шлем лётчика. У него были удивительные усы — нет, не сталинские и не будённовские. Усы, ни на какие другие усы не похожие. «Наверное, оттого, — думал я, — что у деда Степана было такое лицо — нездешнее». Много позже я увидел похожие усы — на фотографии Георгия Ивановича Гурджиева. «Я не армянин, — говорил дед Степан, — я — айсор!» Между прочим, хорошо помнил моего дедушку и хорошо о нём отзывался. Иногда, здороваясь со мной, спрашивал: «А как Павел?»

Радовало и большое полуциркульное окно на фасаде дома с магазином «Ноты» и «око циклопа» — круглое окно на самом верху фасада (однажды я там побывал, оказывается, там жили люди). Достоин похвалы и Госбанк — за скромность. Стоял он всегда за высокой чугунной оградой, в солидном особняке, но — где-то в глубине. И не лез в глаза прохожим: «Вот я — главный банк Советского Союза!»

Грел душу и далёкий взгляд на юг в сторону «Метрополя» — на майоликовое панно Врубеля. «И всюду запестрел бесстыдный стиль модерн» — это как раз там.

Оттуда же, из лирики Брюсова: «Фиолетовые руки на эмалевой стене». Ну чем не модерн? И чем — бесстыдный?

* * *

Наш переулок шёл вверх, в горку. Поэтому и дом был с неким уклоном. «Художественным» — так я стал говорить, поступив в 1963 году в школу-одиннадцатилетку с художественным уклоном. Школа стояла во дворе кинотеатра «Форум», с неправильным ударением на последний слог — фору́м.

«Форум молодёжи» мы говорили правильно. А кинотеатр — только «Фору́м»! Особенность местного диалекта.

Местная традиция: прогуливать ненужные уроки, отсиживаясь в «Форуме», на утренних сеансах.

Бывало, случались облавы: внезапно в кинозале вспыхивал свет и из кинобудки раздавался голос нашего директора: «Всем учащимся 50-й спецшколы немедленно встать и покинуть зал!» Многие поднимались —