Лесные узоры - Владимир Иванович Клипель

— Бери, бери, малый, кушай на здоровье!

— Спасибо, — застенчиво прошелестел малыш и вышел за порог, неся хлебную краюшку, как драгоценность.

— Наш-то хлеб зачерствел, — как бы извиняясь, сказал пасечник. — В полмесяца раз приезжают за медом, заодно а продукты доставляют, а малому охота свеженького…

— Чего там… Все малые одинаковы. Подрастет, помощник будет отцу с матерью…

— Когда еще, жди. Подрастет, в школу пойдет, а там еще куда-нибудь, и не увидишь. На деревне делать ему нечего, грязь, мухота, а здесь хорошо: рыбу ловим, он за мотыльками гоняется, цветы собирает, да и мне веселее с ним как-то. Все живой голос…

Медовуха оказалась сладкой, но коварной: сразу ударила в голову. За столом завязался оживленный разговор. Я поблагодарил пасечника за угощение и вышел.

За углом к стенке дома был прибит еловый сучок — обычный для пасек «барометр». Очень чувствительный к изменению влажности, он дает знать о предстоящей погоде. Сейчас он показывал на «вёдро». Над холодным кострищем, где пасечник вываривал воск, сбились в плотную шевелящуюся шапку десятки иссиня-черных махаонов. Видно, что-то они нашли для себя привлекательное в пепелище. Я долго наблюдал за их поведением, стараясь разгадать, что же их вяжет в кучу, вплотную друг к дружке.

Подойдя ближе, я взмахнул кепкой, и все махаоны враз взмыли в воздух и закружились черной метелицей, описывая все большие беспорядочные круги над пепелищем. Когда-то, давным-давно, подобно хозяйскому мальчонке, гонялся и я с хворостинкой за такими же мотыльками. И сколько бывало радости, когда удавалось добыть хоть одного такого красавца в ладошку величиной. Но человек растет, жизненные интересы все дальше уводят его от дома, и он перестает находить удовлетворение в малом. Вот только становится ли он от этого счастливее?

Сказать определенно я затруднялся. Скорее наоборот. Пройдут годы, и этот белоголовый мальчуган, возможно, не раз вспомнит дни, проведенные с отцом на пасеке, как лучшую пору своей жизни. Но и удержать человека на месте нельзя, как этих махаонов, разлетевшихся по сторонам. Всему своя пора…

ГРОЗА НАД АМУРОМ

В этот раз я путешествовал по Амуру с приятелем Володей К. Мы выехали из Хабаровска на весельной лодке, плыли не торопясь, с остановками, чтобы яснее уловить «дух» Амура, и на пятый день пути миновали только Синду и расположенные рядом, одна за другой, нанайские деревни Искру и Муху. Спускались мы правобережной Гассинской протокой, достаточно широкой, чтоб можно было использовать примитивный парус. Так прошли мы километров пять, когда река вдруг начала выписывать коленца, и тут никакому ветру на нас не угодить: только что был попутный, потом мы повернулись к нему боком, а там пошли ему встречь.

По сторонам луговое раздолье до самых сопок. Справа лежит большое озеро Гасси; оно принимает две горные реки — Хару и Пихцу. На бассейн этих рек приходится, большой массив наиболее ценных наших кедрово-широколиственных лесов.

Влево от протоки, которой мы плывем, лежат обширные луговые острова. В наводнения Амур разливается и топит их, и тогда только верхушки тальников показывают, где находятся берега. Глянешь с Маяка или с другой какой сопочки, не река — море!

Ясная погода между тем начала портиться: кучевые облака перерастали в огромные фантастические башни, на глазах меняя свою форму. Они грудились, объединялись в большую белую гору и скоро вершиной достигли перистых облаков. Вокруг горы сразу образовалась пепельного цвета наковальня, солнце утонуло в этой мутной пелене, а белая гора налилась тяжелой синевой, и все помрачнело, притихло.

До поселка Гасси, куда мы держали путь, оставалось километров десять, а над нами уже клубились низкие мрачные тучи, в отдалении погромыхивало. Травы, кустарники, деревья стояли, не шевеля и единым листиком, как бы к чему-то прислушиваясь. В этой словно бы оцепенелой тишине картаво прокричал ворон, будто кто взял и ударил палкой в ржавый таз. В тревожном ожидании перемен застыли изваяниями на отмели цапли. Пора было подумать и нам об убежище. С грозой на Амуре шутки плохи. Даже на протоках, которые нешироки, под натиском шквального ветра, следующего перед облаком и словно срывающего с природы маску оцепенелости, вода вмиг взрывается кипучей крутой волной, и тогда на лодке несдобровать.

С крутого глинистого берега свисал на воду большой ивовый куст. Под его защиту мы подвели лодку, быстро перебросали вещи на берег и начали устраиваться.

Темный вал облаков, выгибаясь огромной дугой, накатывался со стороны лугов, с северо-запада, при полном безветрии и тишине. Но вскоре где-то в отдалении родился неясный гул. Он рос, приближался, и мы поняли, что это шумят и стонут под натиском ветра травы и тальники, гудит сам воздух. Какая-то томящая тревога овладела нами, похожая на ожидание взрыва гранаты, которая лежит и шипит на последней секунде. В груди не хватало воздуха. В этот момент докатывается первый порыв ветра. Тугая волна рванула с кольев нашу палатку, и будь она на открытом месте, подхватила бы и умчала с собой, как старую газету.

Вмиг почернела протока, и сердитые волны, оскаливаясь белопенными гребнями, побежали вдогонку одна за другой, на ходу выравнивая ряды в сплошные, от берега до берега, водяные валы. Метались, размахивая длинными рукавами, толпы тальников, гнулись до земли, заламываясь в неистовом поклоне. Сухая молния разорвала темный полог клубящихся туч, на миг осветила налитые влагой тугие их бока зловещим огнем и тотчас с шипом и треском раскатилась неистовым гулом и грохотанием, словно рушились огромные горы. Тревожно, страшно смотреть на картину разгулявшейся стихии.

Холодный порыв ветра донес первые брызги дождя, вслед за которыми надвинулась серая стена кипучего ливня. Мы лежали в легком бязевом накомарнике, подтыкая под себя его края, чтобы воду не заносило ветром внутрь палатки. Вокруг шумело, плескалось, гремело, и мы начали привыкать к голосу бури и даже подремывать, пригревшись под куртками, когда близкая вспышка молнии осветила палатку. Грохот, последовавший тут же, был подобен пушечному выстрелу и заставил нас привскочить.

— Вот это дает! — промолвил Володя, выглядывая из палатки и принюхиваясь, не появится ли запах горелого.

Мы смотрели на взъерошенную реку, на волны, тяжко бившиеся о крутой берег и отваливавшие пласты песка и глины. Ненасытная вода разжевывала, перемалывала их в желтую муть, и с накатом каждой новой волны опять бросалась на берег: а-ах, а-ах! За шумом и плеском воды не слышно было других голосов взволнованной природы. Наша полузатопленная лодка едва приподымалась на волнах, пора бы отлить из нее