Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

индивидуального эгоизма и научиться вести себя цивилизованно. Другая особенность этой программы заключается в том, что мораль в ней почти не упоминается. Исправление нравов проводится во имя культурности[59]. Несколько иная ситуация сложилась внутри партии, которая претендует на роль моральной элиты, как провозглашает фраза Ленина, написанная на обложке каждого членского билета: «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи». Однако если в 1920 году руководство партии создает контрольные комиссии для борьбы с посягательствами на пролетарскую мораль среди своих членов, то оно отказывается от выработки формального кодекса поведения, несмотря на неоднократные просьбы членов партии. Емельян Ярославский, председатель Центральной контрольной комиссии, предпочитает ссылаться на «наш неписаный кодекс коммунистической морали»[60]. Отказ от формализации последней связан, вероятно, с заботой о сохранении монополии лидеров партии на легитимное толкование коммунистической морали, чтобы не подвергать режим моральной критике, основанной на принципах, которые она исповедует.

Историк Йохен Хелльбек[61] показал, что в начале 1930‑х годов в СССР наметился важный сдвиг в сторону романтической чувствительности, когда личная совесть воспринималась как движущая сила социально-политического развития, а не просто как объект воспитания. Другими словами, технократическое побуждение прививать коммунистическую мораль извне сопровождается все более сильным требованием воспитывать эту мораль изнутри. В советском обществе, считавшемся отныне «развитым», окружающая среда больше не может рассматриваться как единственный источник морали, которая должна быть также результатом личной инициативы. В то время официальная пропаганда воспевала подвиги героических личностей, которые выделяются из толпы своей инициативой и силой воли. В качестве примера можно привести стахановское движение, прославляющее работников, которые в своей работе намного превышали установленные нормы. Эта романтическая чувствительность отчасти является результатом избирательного возвращения к мышлению русской интеллигенции XIX века, что объясняется восхищением, с которым многие советские интеллектуалы относились к Белинскому, а также и прежде всего официальным культом классиков русской литературы, навязанным сталинской системой образования. В то время как последние представители старой интеллигенции стали жертвами репрессий, многие из их идеалов были подхвачены режимом и привиты массам в беспрецедентных масштабах, что заложило культурные основы поколения шестидесятников, которые выросли при Сталине, испытали политизацию в период десталинизации и впоследствии определяли политическую жизнь перестройки, обращая против сталинизма идеалы, привитые сталинской системой образования. Именно при Сталине была создана доктринальная база марксизма-ленинизма, частью которой была концепция морали как самореализации через усвоение норм, которая появилась еще в 1954 году во втором издании Большой советской энциклопедии[62]. Однако «сталинский неоромантизм» все еще отмечен несколькими существенными аспектами большевистского технократического проекта, начиная с непоколебимой веры в науку и прогресс. Более того, толкование и распространение норм остаются прерогативой Партии-государства.

Новизна эпохи Хрущева относительно морали как объекта политики заключается не столько в существенном изменении доктрины, сколько в формализации нравственных норм с целью распространения практики самореализации путем интериоризации. В 1956 году знаменитый «секретный доклад» Хрущева на XX съезде партии официально ознаменовал начало политики десталинизации. В нем новый генеральный секретарь высмеял склонность Сталина видеть врагов в каждом, кто не думал так, как он. В то же время Хрущев высоко оценил способность Ленина признавать ошибки честных коммунистов, полагая, что некоторые из них можно исправить, не прибегая к репрессиям. В мае 1959 года Хрущев заявил: «Мы верим в то, что нет людей неисправимых» – и уточнил: «включая политических оппонентов и преступников»[63]. Это было началом новой политической стратегии, основанной на значительном сокращении объема репрессий (включая ретроактивную амнистию для тысяч узников ГУЛАГа) и на широком распространении нравственного контроля. Новая программа партии, принятая в 1961 году, с большой помпой провозгласила нравственную миссию Партии-государства на заключительном этапе строительства коммунизма, крайний срок которого был намечен на 1980 год. На заре конца истории, написано в этой программе, применение принуждения должно уступить место регулирующей силе морали: «В процессе перехода к коммунизму все более возрастает роль нравственных начал в жизни общества, расширяется сфера действия морального фактора и соответственно уменьшается значение административного регулирования взаимоотношений между людьми»[64]. Для того чтобы направить общество по этому пути, в новую программу был включен документ, не имевший прецедента в СССР: Моральный кодекс строителя коммунизма, своего рода маленький катехизис, включающий двенадцать добродетелей, которыми, как ожидается, будет обладать каждый человек. Само по себе содержание этого документа не является принципиально новым. Его авторы повторяют ленинскую идею о том, что мораль должна прежде всего служить делу коммунизма: статья 1 Морального кодекса – «преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине». Другие статьи касаются типично советских ценностей, таких как коллективизм (статья 5), или традиционных ценностей, которые уже были представлены в кампаниях за дисциплину и гражданственность, таких как «добросовестный труд на благо общества» (статья 2), «взаимное уважение» (статья 6), «честность» (статья 7) и «взаимное уважение в семье» (статья 8)[65]. Настоящая новизна Морального кодекса заключается в самом факте его формализации, что позволяет использовать его наибольшему количеству людей. В отличие от «неписаного кодекса коммунистической морали», который действовал при Сталине и монополией на легитимное толкование которого обладали должным образом уполномоченные органы, Моральный кодекс 1961 года нацелен на установление морального контроля общества над самим собой.

В своем выступлении на съезде партии, где была принята новая программа, Хрущев сказал: «Необходимо повысить внимание и требовательность со стороны общественности к поведению людей <…> Надо активнее использовать моральный вес и авторитет общественности для борьбы с нарушителями норм и правил социалистического общежития»[66]. Прежде всего партия стремится «собрать под свои знамена» представителей общественного мнения, которые печатаются в профсоюзных и комсомольских газетах и журналах, а также в изданиях творческих союзов и связанных с ними организаций. Партия призвала также на помощь общественные науки. Перед философами была поставлена задача разрабатывать и отстаивать Моральный кодекс, в то время как совершенствование методов нравственного исправления было поручено социологам, психологам и педагогам. Партия-государство ставит перед собой еще более амбициозную задачу: мобилизовать все население на практическое соблюдение норм коммунистической морали в повседневной жизни. Социолог Олег Хархордин показал, что в послесталинскую эпоху была широко распространена практика контроля, основанная на наблюдении людей друг за другом, чтобы побудить советских граждан к самосовершенствованию на каждом этапе жизни[67]. Таким образом, мораль, призванная постепенно заменить государственное принуждение, приобрела гораздо более широкую сферу применения, чем правила хорошей жизни для членов партии или культурность, которая, как ожидалось, будет присуща всему населению, считавшемуся в корне архаичным. Мораль стала поистине универсальной нормой, которую все советские граждане должны были соблюдать во всех аспектах своей жизни.

Отстранение Хрущева от власти в 1964 году