Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Это мнение находит широкий отклик в обществе, о чем свидетельствует судьба магазинов «Березка» в то время[75]. Созданные в конце 1950‑х годов для финансирования усилий по индустриализации, эти магазины позволяли покупать за иностранную валюту востребованные товары, особенно западного производства. Ставшие все более популярными в последующие десятилетия в связи с ростом уровня жизни и постоянного дефицита потребительских товаров, эти магазины не упоминались в советских СМИ вплоть до эпохи гласности, поскольку их существование противоречило принципам равенства, которые исповедовал режим. Когда цензура была, наконец, ослаблена, общественное мнение, рассматривавшее эти магазины как место удовлетворения эгоистических интересов привилегированного меньшинства, немедленно их заклеймило. Давление населения заставило Советское государство закрыть эту сеть магазинов в 1988 году и тем самым лишиться большой прибыли, которую они приносили. Общественное возмущение магазинами «Березка» иллюстрирует устойчивость нравственных идеалов в советском обществе в эпоху перестройки и помогает оспорить тезис о том, что поддержка реформ объясняется в первую очередь привлекательностью потребительского образа жизни капиталистических стран. Если богатство Запада имеет некоторое очарование, то расчетливый эгоизм и социальная фрагментация по-прежнему вызывают, по крайней мере у поколения шестидесятников, отвращение, навеянное романтическими идеалами советской модерности. Эти чувства разделяют и коммунистические реформаторы, такие как Горбачев, но также, и в еще более яростной форме, националистически настроенные интеллектуалы, которые считают западное влияние одним из главных источников морального разложения.

Националистическая критика

В то время как партия стремится привить нормы коммунистической морали, многие интеллектуалы выдвигают на первый план концепцию морали, которую они считают менее искусственной: эта мораль зиждется на совести и гарантируется сохранением традиционных ценностей. В отличие от социалистической морали, она не основана на интериоризации социальных норм, а появляется из глубины души как неотъемлемый атрибут человеческого духа. С этой точки зрения моральная ошибка объясняется не отсутствием контроля или недостатком воспитания, а решением каждого отдельного человека поступать по совести или нет. Этот выбор часто представляется как выбор между истиной и ложью. Поступать по совести – это говорить правду, раскрывая свою душу; говорить правду – значит повиноваться своей совести. По этой причине, а также в отличие от когнитивной сознательности, совесть не поддается количественному измерению. Невозможно «поднять ее уровень», можно лишь в каждый определенный момент говорить или не говорить правду, прислушиваясь к голосу совести. Начиная с 1950‑х годов эту концепцию морали защищали советские интеллектуалы, которые были возмущены катастрофическими последствиями коммунистической насильственной модернизации. Их критика моральной деградации часто принимала националистическую окраску, проявляющуюся в ностальгии по образу жизни и ценностям русского крестьянства, положенного Сталиным на алтарь индустриализации. Из-за этой ностальгии по сельскому миру таких писателей и эссеистов стали называть писателями-деревенщиками[76].

До перестройки самым известным призывом к пробуждению совести был манифест Александра Солженицына «Жить не по лжи», опубликованный в самиздате на следующий день после его ареста КГБ в 1974 году[77]. В нем Солженицын изобличает «расчеловечивание» своих сограждан, которые, осуждая в частном порядке советский режим, готовы пойти на любой компромисс ради небольшого комфорта и безопасности. Для Солженицына величайшей ошибкой является думать, что политика и мораль определяются исключительно окружающей средой и социальными условиями, как утверждают те, кто оправдывает свое бездействие бессилием. Каждый человек имеет в себе силы противостоять злу: «А мы можем – все! – но сами себе лжем, чтобы себя успокоить. Никакие не „они“ во всем виноваты – мы сами, только мы!» Выход, который он предлагает, заключается в сохранении «духовной независимости», гарантом которой Солженицын считает отказ от участия во «лжи». Он призывает своих сограждан воздерживаться от произнесения малейших фраз, искажающих правду, даже если это означает исключение из общества: «Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!» По Солженицыну, каждый человек обладает природной способностью отличать ложь от правды. Вот почему каждый сам выбирает свой лагерь.

В отличие от Солженицына большинство националистических интеллектуалов не говорили о совести в перспективе подрыва коммунистической системы. В прессе, которая легально печаталась в СССР, их моральная критика скорее консервативна: она выражала сдержанную ностальгию по утраченным ценностям крестьянства и была направлена на сохранение этого наследия. Поскольку они не ставили под сомнение установленный порядок, Партия побуждала националистических интеллектуалов к участию в общественной жизни перестройки. Их влияние было особенно серьезным в 1985 и 1986 годах, до того как либеральная интеллигенция заняла доминирующее положение, которое она сохранит до начала 1990‑х годов. Однако националистические интеллектуалы не образуют однородный блок и не имеют единого мнения по поводу перестройки.

Консервативные националисты и либеральные националисты

С середины 1960‑х годов писатели-деревенщики разделились на два лагеря, которые мы, следуя терминологии политолога Ицхака Брудного, называем «консервативными националистами» и «либеральными националистами»[78]. Первые более критичны по отношению к модерности. Они осуждают не только жестокость коллективизации, но также городскую жизнь и эмансипированных женщин, либеральных интеллектуалов, евреев и масонов, которых они обвиняют в том, что те пренебрегают традиционными крестьянскими ценностями. В 1970‑х годах консервативные писатели-националисты активно поддерживались партией, которая обеспечивала их произведениям очень большие тиражи и присуждала престижные премии. Хотя их мировоззрение не соответствовало марксистско-ленинской доктрине, преимуществом консервативных националистов было то, что они укрепляли патриотическую легитимность, которую партия пыталась приписать себе. Она была основана на сохранении традиционного неприятия разлагающего влияния упадочного Запада[79]. Сохраняя приобретенную в 1970‑х годах популярность, консервативные националисты все еще имели большой вес в начале перестройки. Писатели Виктор Астафьев, Александр Астраханцев, Василий Белов, Юрий Бондарев, Петр Проскурин, Валентин Распутин и Владимир Солоухин выдвигают на первый план свои излюбленные темы: моральное разложение советского общества и защита окружающей среды от излишней технологичности.

В свою очередь, либеральные националисты не являются принципиальными врагами модерности и Запада, но сожалеют о деградации природной среды и традиционных ценностей. Некоторые из них – писатели-деревенщики, такие как Федор Абрамов, Сергей Залыгин и Борис Можаев, или журналисты, которые разделяли озабоченность бедственным положением деревни, такие как Василий Селюнин и Юрий Черниченко. Однако самый известный либеральный националист – выходец из другой среды. Это академик Дмитрий Лихачев, специалист по русской средневековой литературе. Зарекомендовавший себя как один из самых уважаемых и высоконравственных деятелей эпохи перестройки, он пользуется явной поддержкой Горбачева. По мнению Лихачева, Россия должна сохранить свою культуру для того, чтобы лучше вписаться в «хор» европейских стран. Однако он не был сторонником универсалистского и модернизационного подхода к будущему России, которого придерживались либеральные интеллектуалы (о нем речь пойдет ниже), потому что видел в нем нотки презрения к русскому