ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

и не предполагавшееся ее создателями звучание, обусловленное историческим контекстом времени. Те же самые «донесения» Гримовского неожиданно приобрели целый спектр значений, среди которых до первичного, задуманного автором, добраться оказалось совсем не просто. Поэтому вряд ли всегда стоит искать в причинах изготовления подделок какой-то особый смысл. Они могли быть удачной или неудачной шуткой, как в случае с «письмом» к Петру I Шереметева о его войне с хмелем; попыткой автора фальсификации по своему разумению реконструировать то или иное событие – «письмо» Румянцева о последних днях жизни царевича Алексея.

Типология подлогов по мотивам их создания невольно отражает само восприятие исторического источника общественной мыслью XVIII – первой половины XIX в. Изделия Бардина говорят о понимании исторического источника исключительно как раритета, поражающего его возможного «потребителя» – покупателя-коллекционера – признаками древности. «Песнь Мстиславу», «Сказание о Руси и о вещем Олеге», «Гимн Бояну», саха-ровские и другие подделки отразили подход к историческому источнику как остатку древней культуры, способному возбудить эмоции человека. В подделках Головина просматривается понимание исторического источника как припаса – обычного имущества, имеющего по меньшей мере коллекционную ценность-«Рукопись профессора Дабелова», «донесения» Гримовского мь1 вправе рассматривать как попытку представить исторический источник в виде свидетельства или совокупности свидетельств О якобы имевших место фактах прошлого. Наконец, значительное число подделок показывает подход к историческому источнику как доказательству – носителю данных об исторических прецедентах, имеющих актуальное политическое, идеологическое, художественно-эстетическое значение в общественной борьбе современности.

Преследовавшиеся при изготовлении подделок исторических источников цели неизбежно понуждали их создателей к обнародованию своих изделий. Публичность подделок – неизменный и определяющий их общественную роль фактор. Вспомним намере-ния «принцессы Володомирской» издать или распространить в копиях имевшиеся в ее распоряжении «завещания» Петра I и Елизаветы Петровны; оперативность, проявленную при экспонировании и издании «Соборного деяния на мниха Мартина Арме-нина»; многочисленные переиздания «Политического завещания» Петра I; публикации «донесений» Гримовского; изготовление спискоа «Зааещанияя» Eкaтерины II, идущего на.рисх разоблачения Бардина, одновременно предложившего два фальсифицированных списка «Слова о полку Игореве» участникам первого издания поэмы – Мусину-Пушкину и Малиновскому; дерзость Сулакадзева, демонстрирующего свои фальшивые «сокровища древности». Расчет авторов фальсификаций на «обратную связь», на заинтересованный отклик современников очевиден. Иногда он даже провоцировался: вспомним хотя бы изделия Бардина, нередко выполнявшиеся по заказам коллекционеров. Фальсификатор всегда спешит убедиться в эффекте воздействия подделки. Отсюда, между прочим, можно извлечь важный методический прием ее разоблачения: первоначальное введение подделки в общественный оборот, как правило, по времени близко к моменту ее изготовления.

Публичность предопределяет феномен бытования подделок. Появление фальсифицированных источников неизменно порождало разные виды «быстрого реагирования», идущие по двум основным направлениям: их критики или безоговорочного признания. «Соборное деяние на мниха Мартина Арменина» вызвало к жизни блестящий разбор его в «Поморских ответах»; «завещания» Петра I, Елизаветы Петровны заставили предпринять энергичные действия со стороны лица, против которого они были направлены. Подделки Бардина и Сулакадзева встретили скептические возражения профессиональных исследователей. Почти немедленно после публикации были буквально разгромлены П. М. Строевым «донесения» Гримовского. «Рукопись профессора Дабелова» сразу же встретила настороженное отношение. Примеры можно умножить. Скорее исключением является молчание вокруг «Песни Мстиславу» и «Политического завещания» Петра I. То есть подавляющая часть фальсификаций оказалась разоблаченной или поставленной под сомнение едва ли не в самом начале своего бытования.

Тем не менее жизнь подделок, несмотря на их разоблачения, как правило, оказывалась более сложной, порой драматичной, а главное, далеко не спокойной. Подчас аккумулируя в себе исторические мифы, подделки сами порождали новые мифы, еще более устойчивые, дожившие до наших дней, не умирающие и сегодня. Едва ли не два столетия лежало запечатанным в архиве «Соборное деяние на мниха Мартина Арменина»: несмотря на его разоблачение, факт сокрытия все-таки в известной мере порождал сомнение – а вдруг «церковная святыня» и впрямь подлинная. Почти столетие «речь» Ивана Грозного из Хрущевской Степенной книги не вызывала сколько-нибудь серьезных сомнений, затем вокруг нее закипели споры, отголоски которых слышны до сих пор. Два с лишним века известно «Прутское письмо» Петра I. Развенчанное давно как подлог, оно тем не менее попадает даже в академическое издание «Писем и бумаг Петра Великого». Уже боже, ста лет не утихают споры вокруг «Рукописи профессора Дабелова», несмотря на очевидные аргументированные доказательства многими учеными ее фальсифицированного характера. Нет-нет, но и сегодня появляется очередное «открытие» «нового» списка «Слова о полку Игореве», вышедшего из-под пера Бардина. С поразительным постоянством на протяжении почти полусотни лет издавались «донесения» Гримовского и т. д.

Было бы неверным объяснять долгую жизнь подделок, даже после их разоблачения, только указанными выше мотивами либо некомпетентностью, а порой и откровенным жульничеством их реаниматоров. Схема, по которой в истории бытования фальшивок, с одной стороны, стоят авторы фальсификаций, их реаниматоры и защитники, имеющие определенные умыслы, а с другой – их бескомпромиссные критики, заинтересованные в исторической правде, вряд ли способна в полной мере объяснить упорное возвращение подделок к читателям разных поколений. Причина этого, на наш взгляд, в мифологичное™ человеческого мышления вообще и исторического в частности. Именно это заставляет нас верить в никогда не происходившие события прошлого. Как правило, подделки содержат факты неординарные, чем-либо примечательные. Почему бы и не быть этому, размышляет читатель, имея в виду, например, убийство царевича Алексея. Действительно, все могло быть. Но успокаивая таким образом свой критический дух, мы подчас невольно не обращаем внимания на логическую подмену: между могло быть и было расстояние такое же, как между домыслом и истиной.

Мифологическое восприятие прошлого присутствует и в сознании людей, профессионально занимающихся вопросами, в круг которых нередко входят и подделки. Здесь идол мифа подчас уступает место идолу концепции. Очень трудно избавиться от фактов из подделанного документа, «вписывающихся» или эффектно подтверждающих концепцию, сложившуюся на основе изучения подлинных и достоверных источников. В этом случае подлог не только не разоблачается, но и получает концептуальную обоснованность.

Как и в любом общественном явлении, в фальсификации исторических источников сталкиваются личности с их страстями, помыслами, увлечениями, знаниями. Фальсификатор или реаниматор его изделия – лица всегда наступающие и, как правило, агрессивные, но неизбежно оставляющие следы своих неблаговидных действий. В отличие от них критики, разоблачающие подлоги, скорее похожи на стражей храма музы истории Клио. Они не имеют права на ошибки, их главная забота – историческая истина, которую приходится оборонять, используя весь арсенал знаний. Может быть, именно поэтому фигуры фальсификаторов нередко заслоняют своих оппонентов, их кропотливую и на первый взгляд неблагодарную работу. Страницы многих губернских газет обошли «мемуары» Марии Одоевской, а где-то на периферии этой дутой сенсации остался их блестящий критический разбор столичным ученым