ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

Заметное место среди исторических похвальных слов заняло похвальное слово Ивану Грозному, написанное будущим крупным историком Сибири, а в то время церковнослужителем П. А. Словцовым8. Жанр исторических похвальных слов предполагал более или менее обязательное использование исторических источников. Привлек их в своем труде и Словцов. Среди них выделялась опубликованная им в качестве приложения «по списку» «Речь, которую говорил 1584 года 25 марта в Грановитой Палате боярин Никита Романович Юрьев» (с примечанием издателя в ее конце: «Продолжение речи не принадлежит к царствованию Иоанна, а потому и отсекается»).

«Блюстители великого народа! – обращался Юрьев к присутствующим. – Вы пришли сюда почтить память монарха тем, чтобы трем попечителям престола (между которых верховною волею и я поставлен) преподать наставления, достойные той высокой чреды». Государи умирают, продолжал Юрьев, но государства остаются, и «план» их развития «должен быть ненарушим, соответствуя только высоте образования». Я бы хотел, заявлял далее боярин, «за достойное в сию минуту, когда правительство обыкновенно озирается на себя с холодным равнодушием, перебрать правила минувшего царствования, дабы по сему отчету расположить и наши поступки на грядущее время»9.

Главное в речи Юрьева – законодательная деятельность Ивана Грозного и в первую очередь Судебник 1550 г., утвержденный, по его словам, «с приговора бояр». Собственно вся дальнейшая его речь – это комментированный пересказ трех разделов Судебника: «Дух уголовного уложения», «Дух гражданского уложения»,

«Дух уложения государственного». В первом разделе обращает на себя внимание комментарий Юрьева к статье Судебника 1550 г. о ложных крепостях на крестьян: «За составление ложных крепостей на владение людей казнить смертною казнью, подобно как убийцу» – и далее: «Доказательство, сколь высоко ценилась личная свобода, хотя по обстоятельствам и допущено укрепление людей»10. Во втором разделе наиболее интересны рассуждения Юрьева о правах и обязанностях трех категорий населения при Иване Грозном. Говоря о «владетелях земли», Юрьев замечает, что «престол не может быть без опоры на дворянство, так же как дворянство ничего не значит без богатства», подчеркивая тем самым право дворянства на владение землей. В то же время Юрьев видит в Судебнике 1550 г. право крестьянства на свободу: «Крестьянину пользоваться правом свободного жительства и перехода, на чьей бы земле ни имело оседлости»11. В третьем разделе после многословной характеристики законодательства Ивана Грозного о правах и обязанностях царя и государства в отношении подданных, устройства управления Юрьев вновь возвращается к положению крестьянства и отмечает: «Владение земли не дает права на вольность человека, ее занимающего. Он подвластен только по оброку»12.

«Речь» Юрьева являлась естественным продолжением собственно исторического похвального слова Ивану Грозному. В нем Словцов, один из друзей М. М. Сперанского, по существу обосновывал принципиальные положения законодательных реформ, которые начинали разрабатываться Сперанским по поручению Александра I. «Речь» Юрьева, представлявшая собой взгляды «современника» и «очевидца» царствования Ивана Грозного, прямо перекликалась с идеями похвального слова. Например, Словцов в своем сочинении, характеризуя законодательство Ивана Грозного, писал о том, что «поселянин там свободен», «не мог быть рабом», «подать собирается по имению, земле и промыслу – владение землей не сообщает права на владение человеком, тут водворившимся, – поселянин властен переходить из владения в другое в урочное время», управление осуществляется таким образом, чтобы пресекать «своевольство народа», «угнетение высшего класса»13 и т. д.

С точки зрения исторических реалий, «речь» Юрьева представляла собой весьма неискусный образчик подлога. Известным в начале XIX в. данным о воцарении Федора Ивановича после смерти Ивана Грозного соответствовали в «речи» лишь три факта: историческая реальность Юрьева, его попечительство над слабовольным царем вместе с князьями И. П. Шуйским и И. Ф. Мстиславским (как сообщал, например, А. И. Манкиев в своем «Ядре российской истории»), существование Судебника 1550 г. Все остальное, включая не только какое-либо публичное выступление Юрьева, но и вообще некое действо, состоявшееся 25 марта 1584 г. в Грановитой палате, представляло собой импровизацию Словцо-ва. Автор «речи» не позаботился о придании своему экспромту большей убедительности (например, архаизацией языка). Очевидность подделки уже для читателей – современников Словцова заставляет нас рассматривать ее всего лишь как своеобразный публицистический прием автора исторического похвального слова Ивану Грозному. Словцов не пытался скрыть условность публикуемого им «документа», видя в нем лишь форму выражения своих собственных мыслей. Иначе говоря, мотив подделки заключался в том, чтобы «мнением» авторитетного реально существовавшего исторического лица, бывшего одним из предков царствующей династии Романовых, придать большую убедительность мыслям о ряде принципиальных положений законодательства Ивана Грозного, которые, по мнению Словцова, было бы полезно учесть и в законодательной практике правительства Александра I. Речь шла прежде всего о положении крестьян – их отношении к земле, землевладельцам-помещикам, праве крестьянских переходов в определенные сроки, то есть о некоторых попытках ослабления крепостной неволи.

С помощью «речи» Словцов попытался утвердить идею преемственности законодательства Ивана Грозного и первых лет царствования Александра I. В этом смысле не только идеи «речи» Юрьева, но и сама фигура русского боярина, свободно обсуждающего законодательство царя, имели символический смысл.

Очевидно, к началу XIX в. (возможно, и ранее) относится изготовление несколько наивной подделки – «указа» царя Алексея Михайловича от 18 мая 1651 г. («указ» известен в четырех списках XIX в., один из которых относится к 1814 г., то есть возникновение «указа» можно отнести ко времени не позже 1814 г.). Стилизованным под «древность» языком в нем говорилось, что в Москву начали прибывать разные еретики-немцы и просить царской службы. «И мы, – продолжал указ, – собра архиепископы, архиереи, архимандриты и иереи на думу», где решили «оных сукиных детей немцев на воеводство не посылать», а только «в службу нашу царскую вступать по нужде, в ратную»14. Политический подтекст этой подделки был очевиден – это был протест против иностранного засилья в бюрократическом аппарате России. Ее автор изобрел актуальный и для XVIII в. и для начала XIX в. «исторический прецедент», на который обращал внимание современников.

Автор подделки, очевидно лицо духовное, при ее изготовлении допустил вопиющий промах: стремясь представить «указ» как одно из решений Земского собора, он в его состав включил лишь. духовенство, начисто проигнорировав другие категории населения России середины XVII в., имевшие там свое представительство. В результате получилось, что важный государственный акт был принят духовным собором, что находилось в противоречии с историческими реалиями. «Указ» в силу своей злободневности получил известное распространение, волнуя патриотически настроенных читателей своей категорической решительностью (не назначать иностранцев на должности) и известной государственной хитростью (использовать иностранцев в ратной службе), однако его первая и единственная публикация с комментариями специалиста неизбежно должна была разочаровать15.

Человек, о подделках