ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

один искусник Федор, из духовного звания. Он «писал» по дереву чернилами, переводил написанное на бумагу и называл все это печатным делом. Игуменья и другие считали Федора еретиком и требовали его сжечь. В народе возникла смута. Но великий князь любил книгопечатание, а Серафима страстно хотела видеть работу печатника Федора.

В заключительных страницах мемуаров сообщалось об аресте тысяцкого Максимова, грабеже имения владыки Феофила, его заточении в монастырь, отъезде в Москву отца княжны для участия в военных действиях против тверитян. Вскоре в Новгород пришла весть об отдаче города «в отчину» Василию Ивановичу, что было с большим воодушевлением встречено новгородцами. После этого в городе возникли беспорядки: начали убивать бояр, иных из них отвезли в Москву и ограбили, даже монахов и монахинь похищали из обителей и отвозили в другие города. Далее рассказывается о других событиях: разгроме немецкой божницы и аресте немецких купцов, пожаре на Плотницком конце, награждении отца Серафимы за поход на Тверь «отчиной» под городом Кашином в 250 дворов. Заканчиваются мемуары повествованием о пострижении Серафимы в монахини под именем Марии.

Написанные «старинным» языком мемуары старицы Марии о своей несостоявшейся любви не могли не произвести сильного впечатления. Из глубины веков до читателей донесся голос бесхитростной, умной и наблюдательной женщины с несчастливой судьбой. Рассказ поражал чистотой чувств молодой княжны, а также массой бытовых, политических, военных подробностей русской истории рубежа XV-XVI столетий. Мемуары представлялись ценнейшим, не имеющим аналога историческим источником для изучения истории Новгорода, да и общероссийской. И вместе с тем это была прекрасная старинная повесть о судьбе русской женщины.

Полинность памятника подкреплялась не только снимком с почерка рукописи, но и языком с массой непонятных слов и выражений, явно тяготевшим своей «неправильностью» к «старине». Показателем подлинности и древности рукописи являлся и текст ее последних страниц, где автор, назвав себя, сообщает о намерении рассказать все уже описанное ранее. Далее игуменья Мария размышляет о близости своего смертного часа и здесь же начинает вспоминать первые дни монашеской жизни. Текст мемуаров оборван на середине фразы.

Все это объясняет тот энтузиазм, с которым была встречена публикация рукописи старицы Марии. В какой-то мере его передает письмо И. С. Аксакова к отцу: «Погодин доказывает, что это мистификация. Мне самому это кажется, если же нет, то это вещь предрагоценная. Хочется мне знать мнение Константина об этом предмете. Тут и война Иоанна III с Новгородом. Непременно достаньте»2.

Однако восторг читателей по поводу этого «открытия» мог продолжаться только до появления статьи М. П. Погодина, посвященной разоблачению подделки. Опубликовав свой перевод мемуаров, Погодин в заключение писал: «Читатели, без сомнения, обрадовались этому важному открытию, прочтя с живейшим любопытством признания русской боярышни-монахини XV века… Все это было со мною: лишь только достал я новгородские листы и пробежал их, как тотчас написал записки к друзьям с известием о найденной драгоценности, чтоб поделиться радостью, и принялся переводить рукопись на нынешний русский язык…, но с десятой строки радость моя начала охлаждаться, возродилось сомнение»3.

По мере работы над рукописью сомнения Погодина перешли в уверенность. Он отмечал, что в «мемуарах» Иван III спутан с Иваном Грозным; в руках старицы Марии оказывается печатная книга, которая в России появилась спустя полвека после описываемого в источнике времени; первым печатником был Иван Федоров, а не Федор; назвать думного дьяка XV в. Подвойским думным дьяком – все равно что назвать в XIX в. частного пристава квартальным частным приставом; говорить о немецком госте купеческом равнозначно выражению «военный солдат»; никакая боярыня никогда не назовет своего отца только по имени и т. д. Убийственным был и палеографический анализ приложенного образца почерка рукописи. «Вы говорите, – обращался Погодин к издателю, – что ваша рукопись харатейная, но пергамен никогда не склеивался, а сшивался, и на пергамене никогда не писалось в таком малом формате… Столбцы склеивались вдоль бумажные»4. Найдя все эти несообразности, продолжал Погодин, он далее стал замечать их едва ли не через каждую строку. Нет, заключил критик, обращаясь к автору подделки, «вы не искусились еще сполна в истории». Впрочем, Погодин оставлял ему шанс поспорить: «Если новгородский Макферсон не удовольствуется моими замечаниями, то благоволит он прислать свою рукопись в Москву, в Университет, историческое общество, или куда угодно… окажется ваша [рукопись] на нашем присяжном суде подлинною, то я попрошу у вас извинения так же торжественно, как теперь обвиняю – но этого быть не может»5.

Разумеется, «новгородский Макферсон» предпочел благоразумно промолчать. Однако читатель ошибется, если подумает, что «мемуары» старицы Марии на этом окончили свою жизнь. Еще не раз после этого они издавались, поражая воображение неискушенных читателей: в 1850 г. в «Ярославских губернских ведомостях», через десять лет – во «Владимирских губернских ведомостях» и в 1874 г. – в «Олонецких губернских ведомостях». И хотя сколько-нибудь знакомому с историей, а тем более со статьей Погодина, было абсолютно ясно, что это подделка, в 1857 г. А. Н. Пыпин привел дополнительные доказательства подлога. Исторический и палеографический анализ, произведенный Погодиным, он дополнил анализом филологическим – рассмотрением мемуаров с точки зрения языка – и на конкретных примерах показал, что фальсификатор «или слишком насиловал древний язык XV – XVI столетий, или же вставлял в него новейшие обороты»6.

Кажется, после столь сурового приговора известного ученого «мемуары» старицы Марии должны были бы окончательно исчезнуть из поля зрения музы истории Клио. Но все оказалось иначе. В 1912 г. они вновь издаются, на этот раз отдельной брошюрой и с предисловием библиографа С. Р. Минцлова. «Записки игумений Марки, – писал Минцлов, – драгоценное наследие, дошедшее до нас от начала шестнадцатого столетия». Они, продолжал он, «проливают свет и на некоторые события, имевшие место в Господине Великом Новгороде, только что утратившем свою самостоятельность»7.

Публикация Минцлова вызвала живой интерес новгородцев. 30 августа 1912 г. обсуждению вопроса о подлинности и достоверности «мемуаров» старицы Марии было посвящено специальное заседание новгородского Общества любителей древностей. С докладом выступил М. В. Муравьев. По его мнению, документ не выдерживал никакой исторической критики. Прежде всего в нем вымышлено главное действующее лицо. В конце XV – начале XVI в. не существовало княжны Серафимы Михайловны из рода Одоевских. Таковая известна по достоверным источникам как игуменья Мария Рождественского монастыря не в Новгороде, а в Свияжске, ста пятьюдесятью годами позже (умерла в 1654 г.). Далее, во второй половине XV в. князья Одоевские значились еще удельными князьями, их представители не могли быть ни в Торопце, ни в Новгороде. Вплоть до 1484 г. никто не был пожалован