ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

«Песнь Мстиславу» завершается оптимистической концовкой – описанием мирной ночи, в тишине которой, удовлетворенные повествованием Ратибора Будиславича, спят воины Александра Невского.

«Песнь Мстиславу» в основном соответствовала историческим реалиям XIII в., включая и женитьбу в Новгороде Мстислава на дочери новгородского посадника Дмитрия Даниловича, о чем читатель начала XIX в. мог узнать из летописей и «Истории» В. Н. Татищева. В «повести» оказалось много параллелей и даже прямых текстуальных совпадений с известными к моменту ее выхода в свет первыми изданиями «Слова о полку Игоревен и Сборником Кирши Данилова. Так, «борзые кони» князя Мстислава «ржут за Сулою», сам он «носился мыслию» по всей Руси, «серым волком» по земле, «сизым орлом» под облаками и «с размаху бил кровожадных коршунов», «напрягал ум свой крепостию, изострив сердце мужеством». К воинам он обращается фразой «Слова о полку Игореве»: «Уж как вы ли, храбрые руссы, в цель стрелять знающи, под звуком труб вы повиты, под шеломами возлелеены, концом копья вы вскормлены, все пути вам ведомы, луки у вас натянуты, колчаны отворены, сабли изострены; вы летаете по полю ратному как ясные соколы, ища себе чести, а князю славы». В свою очередь, и воины Мстислава обещают ему: «Мы Волгу веслами расплещем, а Дон вычерпаем шеломами».

Однако псевдобылинный строй «Песни Мстиславу», ее едва ли не полное соответствие историческим реалиям XIII в. вряд ли могли обмануть сколько-нибудь знающего читателя начала XIX в. Вплетенные в ткань повествования целые куски из летописей, «Слова о полку Игореве» и Сборника Кирши Данилова были шиты, что называется, белыми нитками. Мистификация оказалась настолько очевидной, что даже редактор «Русского вестника» С. Н. Глинка счел необходимым обезопасить себя от возмож-ного гнева читателей, заметив в примечании к публикации: «Повестью о Мстиславе Великом, в которой изображены обычаи, нравы и деяния времен богатырских, обязан издатель "Русского Вестника" Павлу Юрьевичу Львову», то есть фактически указал на автора этого произведения.

Уязвимость своей подделки осознавал и сам автор. Поэтому для большей убедительности он, во-первых, придумал легенду о находке «Песни Мстиславу», которую мы приведем полностью, учитывая, что ее особенности нам еще пригодятся при разборе типологии подделок вообще: «Один коренной новгородец из купцов подарил мне рукопись, найденную им, как он сказывал, в углу кладовой, в груде полуистлевших бумаг, оставшихся после предка его, Вавелы Онуфриева, который в свое время, т. е. в начале XVII века, почитался великим грамотеем, имел у себя довольно книги силен был в арифметике; притом же был угрюмого вида и познавал людей с первого взгляда. Вавела нередко езжал торговать в Колывань и на диво привозил оттуда между прочими товарами листы с малеванными лицами, также разных, из глины выделанных зверей, птиц и чуд морских, коими убрана была его приемная светлица… Рукопись, о коей идет здесь речь, содержит в себе повесть о Мстиславе I Володимировиче, славном князе русском. Она писана слогом старинных русских сказок, и весьма много находится в ней стихотворческого замысла. С большим трудом она была переписана, так что некоторые слова насилу можно было разобрать: письмо древнее и сплошное. Прочитав список, я заметил в сей повести множество красот, почерпнутых из русских песен, из других наших стихотворений и даже из песни о походе на половцев. Думать надо, что повествователь или заимствовал из оных, или красоты древних песен употреблялися в повестях того времени в присказку или в приговорку, так, как ныне в некоторых русских сочинениях приводятся французские стихи. В старину щеголяли, может быть, повторением хороших мест из отечественных повестей, сказок и песен, как ныне щеголяют знанием хороших мест из чужестранных писателей…»2

Во-вторых, Львов составил примечания к тексту повести. Он писал: «И так, дабы отделить то, что повествователю собственно принадлежит, от того, что взято им откуда-либо, я сделал свод и отыскал все взятое им из песни о походе на половцев, из древних русских стихотворений и русских песен. Сверх того, увидел я, что повесть сия основана на истинных событиях: я сверял ее с летописцами и вынес исторические примечания»3. Таких примечаний с точными ссылками на «Историю» Татищева, «Древнюю российскую вивлиофику», первые издания «Слова о полку Игореве» и Сборника Кирши Данилова, с цитатами из них было 29. Они как бы лишний раз подтверждали достоверность «Песни Мстиславу». И здесь автор фальшивки не избежал соблазна привлечь внимание к загадочной фигуре древнерусского поэта Бояна. Лишь бегло упомянув о нем в тексте «повести», в примечаниях он дал волю своему воображению. «Новгородские улицы, – писал он, – большею части прозваны именами знаменитых мужей, свое во оных жительство имевших. Думать надлежит, что в сей улице жил в древние времена славный муж Боян. Ежели нельзя утвердительно сказать, что этот Боян есть тот самый бессмертный певец, о котором упоминается в ироической песне о походе на половцев князя Игоря, то по крайней мере полагать можно, что певец Боян жил в Новгороде, ибо ни о каком ином Бояне нигде не говорит история тех времен»4.

После всего сказанного, думается, самое время попытаться проникнуть в мотивы подделки «Песни Мстиславу». Прежде всего заметим, что сюжет о Мстиславе ко времени публикации сочинения Львова уже не был новым для русской литературы. Еще в феврале 1802 г. А. X. Востоков прочитал в Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств первую песнь «богатырской повести» «Светлана и Мстислав», которая полностью была напечатана в его «Опытах лирических» в 1806 г.5 «Богатырская повесть» Востокова содержала многочисленные реминисценции из «Слова о полку Игореве», Сборника Кирши Данилова, однако в целом была насыщена псевдославянской мифологией, заимствованной из сборников XVIII в. «Песнь Мстиславу» в этом смысле прямо противопоставлялась «Светлане и Мстиславу» фактической основой, опиравшейся на реальные тексты древнерусских произведений. Это противопоставление усиливалось и легендой об открытии «Песни Мстиславу», подчеркивавшей древность ее происхождения и бытования в народной среде. Одновременно Львов попытался как бы реконструировать жизнь и быт Древней Руси. Сделано это было им достаточно неискусно – за псевдоархаическими описаниями воинских походов, любви Мстислава и Любавы легко просматриваются вкусы и понятия образованного человека рубежа XVIII – XIX вв.6

Рассказ о следующей подделке нам придется начать издалека. Еще в петровское время в России возник жанр похвальных слов как особый вид панегирической литературы. В начале XIX в. внутри этого вида появляется ответвление – исторические похвальные слова, у истоков которого стоял Н. М. Карамзин с его историческим похвальным словом