Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

Орлиная скала

Вблизи Казбека, над ущельем, в глубине которого рождается Терек, возносится к небу огромная неприступная скала.

Раз в сто лет на голую вершину этой скалы слетались со всего Кавказа орлы, чтобы выбрать себе нового царя. Этим днем начиналось у них новое столетие.

Каждый из орлов приносил с собою добычу, такую крупную, какую ему позволяли силы. Иной приносил козу, иной зайца, иной молодого тура.

Собрались орлы. Прилетел и старый царь, его встретили восторженные клики подданных. Старый властелин сел поодаль, а против него полукругом расположились остальные. Все они ожидали восхода солнца.

Прозрачные тучки, встревоженные утренним ветром, всколыхнулись и тихо поплыли, красивые, как корабли. Одно золотое облачко остановилось над гордой головой царя, венчая его короной.

Царь был угрюм и печален. Сегодня он разлучался не только с царским правлением, сегодня ему предстояло проститься с жизнью — таков орлиный закон.

Скорбный, он вел прощальную беседу со своим орлиным народом, желая ему счастливо избрать нового царя; желая всем удачи в охоте и войне с чужими; мира и согласия со своими.

Окончив беседу, царь приступил к предсмертному обряду. Воссел на трон, расправил крылья, обратил неподвижные взоры навстречу лучам солнца — последнего солнца в его жизни.

Орлы подходили поочередно к подножию трона, смиренно склоняли перед царем свои могучие головы. Прошли орлы дагестанские, грузинские, черкесские, кабардинские. За ними следовали орлы Армении, Осетии и Чечни. Последними поклонились орлы Балкарии, Карачая и иных стран великого Кавказа.

Когда прошли все, царь трижды глубоко поклонился своим подданным, тяжело взмахнул крыльями, воспарил над троном. Кружась над ущельем, над Орлиной скалой, над белоснежным шлемом Казбека, он поднимался все выше и выше — к небу, к восходящему солнцу; и за ним поднимались другие орлы.

Они образовали исполинский конус, вершиной которого был царь, уходящий из мира.

Страшная минута приблизилась.

Покорный древнему обычаю, он простер крылья навстречу смерти. Вот он замер над острой скалой, над своим столетним троном. Он вдруг сложил крылья и, как молния, ринулся грудью на скалу.

Дикий орлиный клекот разбудил горы. Черной зловещей тучей орлы снизились к скале. Там, над пропастью, лежали перья, покрытые кровью; и солнце отражалось в каплях кровавой росы.

Избранию нового царя предшествовал осмотр принесенной добычи. Серны, джейраны, туры, газели, козы составляли пестрое, как бы живое кольцо. В середине его не лежало, но стояло никогда не виданное здесь существо: маленький горец в серой черкеске с ручками, сжатыми в кулаки. Дитя храбро размахивало ручонками, отбиваясь от любопытных птиц, слишком близко подходивших к нему.

Зашумели, заклекотали орлы. Как поступить, чтобы поступить справедливо? Если судить по силе, употребленной на захват добычи, царем следует избрать того, кто поднял на Орлиную скалу газель.

Но с тех пор, как стоит мир, человек был и есть царем над всей природой. Не имеет значения, что плененному дитяти пять или шесть лет, — ведь говорят старики: «Порожденьем льва будет всегда лев…»

— Несправедливо предпочитать большую газель маленькому человеку! — крикнул седовласый орел, руководивший собранием. Все подхватили его крик. И молодой отважный орел, победивший человека, был посажен на царский трон.

Тотчас после избрания начался шумный пир. Был он таким же веселым, как всегда. Только временами умолкали голоса — когда очи орлов встречались с властным человеческим взором.

— Царственные братья! — заявил орел, принесший газель. В сердце его жил пламень боли, он хотел выместить свой гнев. — Царственные братья! Не наскучило ли вам присутствие бескрылого среди крылатых?! Не хотите ли позабавиться зрелищем полета этой личинки с Орлиной скалы?

— Да, да, хотим! — поддержали его те из орлов, которые были суровее других. Но едва сделали они движение к ребенку, раздался грозный окрик молодого царя.

— Нет! — сказал он, и все замолчали, глядя на него. — Нет, недостойно обагрять кровью первый день нашего правления. Мы желаем вернуть мальчика в его аул невредимым.

Не успел он договорить последних слов, как поднялось смятение среди орлов, сидевших у края скалы. Все бросились туда на помощь, и впереди других встретил опасность орел-царь.

Снизу, преодолев все пропасти и крутизны, поднимался неустрашимый охотник, отец похищенного ребенка. Он увидел сына и крикнул ему:

— Эйо, джигит! Не бойся ничего! Это я!

— Спроси крылатых, — горделиво ответил малютка, — боялся ли я их?

Орлиный царь вступил в единоборство с горцем и провалился в бездну, сраженный меткой стрелой.

В один день, в один путь солнечной колесницы потеряли орлы двух властелинов. Скорбь овладела их сердцами, и они навсегда расстались с Орлиной скалой, свидетельницей их несчастий.

С той поры, говорят старики, живущие под Казбеком, каждый из орлов считает себя царем над царством остальных крылатых.

Судьба

Мотив взят из грузинских народных сказок

Царевич, прекрасный и юный, с лицом светлым, как у молодого месяца, был на охоте и заблудился. Наступил вечер. Царевич взглянул на звезды, желая определить место, где он находился. Густой туман поднялся за вершины деревьев, скрыл небо. Тогда он попробовал развести костер и тем привлечь к себе внимание друзей и слуг. Но вокруг простиралось болото: огонь не занимался.

Всю ночь пробродил царевич, изнемогая от тоски одиночества, тумана и голода. Минутами хотел он избавиться от мучений, уже протягивал было руку к пистолету, однако неведомая ему сила удерживала его.

Утреннее солнце рассеяло туман. Царевич увидел, что стоит на краю обширной поляны. Через поляну протекал ручей с чистой прозрачной водой. На берегу ручья, на зеленом холме, стояла деревянная хижина, с крестом над входом. С ветки чинара, который рос около хижины, свешивался колокол. Царевич понял, что набрел на келью монаха, оставившего мир ради спасения души.

Царственный юноша быстро перебежал поляну, поднялся к хижине, постучал в дверь. Каждый его шаг был радостью, каждый удар в дверь — ликующей песнью.

За дверью никто не отозвался.

Дурное предчувствие возникло в душе его: «Не убит ли святой муж?…» Обошел домик, заглянул в окно. Увидел ветхого деньми старца, в черной рясе, склоненного над книгой. Седые потоки волос спадали на плечи, сливались с густой, белой, клинообразной бородой. Старец читал книгу, по временам вздыхал, записывал в нее что-то и снова читал, не обращая никакого внимания на присутствие юноши.

— Послушай, святый отче, — громко сказал царевич, в котором радость, что он видит живого человека, смешивалась с гневом, что человек этот не желает взглянуть на него, — послушай, эй!

Монах как будто оглох.

Кровь повелителей-предков взволновалась в юноше. Он схватил пистолет и выстрелил за окном, у которого сидел старик.

— Заставлю тебя заметить