Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

10 декабря 1919 г. во всех ростовских газетах появилось официальное сообщение об отправлении «делегации от главного командования вооружёнными силами юга России» в САСШ с перечислением всех её членов во главе с профессором Гронским, с оставлением его товарищем министра внутренних дел.

Тиф

В самом деле, 10 декабря ст. ст. 1919 г. мы уехали из Ростова, где никаких признаков грядущей паники, хотя бы в самой зачаточной форме, не наблюдалось. Я оставлял в Ростове свою невесту, условившись с ней, что мы встретимся либо в России, либо за границей через три месяца, так как предчувствовал скорую катастрофу. Но я не мог предвидеть размеров краха. Мы встретились только через полтора года в Париже, куда моя невеста приехала из советской России.

Как и полагается правительственной делегации, мы отъезжали в условиях комфорта, в салон-вагоне, способ передвижения, недоступный для простых смертных, но именно в этом салон-вагоне я заразился сыпным тифом и заболел по приезде в Новороссийск, где мы задержались на несколько дней в ожидании парохода в Константинополь. Первые три дня у меня были лихорадка и недомогание. Несмотря на это, я с другими членами делегации перебрался на пароход, но накануне отъезда меня сняли с парохода и отвезли в больницу.

Я лежал в каюте в жару и слышал, как в каюте рядом Гронский громко обсуждал с Савицким, казначеем делегации, как со мной поступить ввиду моей болезни (здесь я впервые услышал, что болен сыпным тифом). Обсуждали также, сколько денег мне оставить и что с ними делать в случае моей смерти. Гронский сказал, что надо будет дать адрес моей матери тому, у кого будут деньги, чтобы отослать их ей, если я умру. Решено было оставить мне значительную сумму — 400 долл., дабы я, если выживу, мог доехать по крайней мере до Парижа.

Этот разговор, невольно мною подслушанный, дал мне ясную картину той опасности, которая меня ожидала. Гронский сам отвёз меня в больницу, завёрнутого в одеяло, и, прощаясь с ним, я думал, что прощаюсь навсегда. Итак, американская делегация отъезжала без меня, т.е. представителя самого заинтересованного ведомства — дипломатического, без меня, который при всех изменениях состава делегации считался непременным её членом.

Проболел я до середины января. В сочельник у меня был кризис, сестра оторвала доктора от ёлки, и они провозились со мной до утра, ставя мне банки, так как в дополнение к сыпному тифу у меня было ещё и воспаление лёгких. Если я выжил, то только благодаря этой сестре милосердия, не растерявшейся и заметившей, что, по её выражению, «кончаюсь». Я пережил сыпной тиф со всеми типичными ощущениями и ужасающими кошмарами, которые все проходили на фоне совершившегося будто бы занятия Новороссийска большевиками. Мой кошмар был настолько близок к действительности, что потом, когда я, будучи в невероятно жалком и беспомощном виде, стал всё-таки поправляться и начал узнавать новости, то не удивился совершившемуся разгрому деникинских войск и переселению нашего дипломатического ведомства в Новороссийск.

Местный присяжный поверенный, которому были оставлены мои 400 долл., страшно волновался, не зная, что ему с ними делать (сумма по тогдашним условиям была значительная), если я умру, и через день телефонировал в больницу узнать, жив ли я. Смертных случаев было много, но мы узнавали о чьей-то смерти, лишь когда вдруг исчезал с кровати больной и заменялся другим.

Кроме трагических минут были и комические. Так, например, один еврей-спекулянт бредил о том, что добровольцы его расстреливают за спекуляцию, и самым уморительным образом вызывал по телефону жену и подкупал власти и расстреливавших его офицеров. Всё это было до такой степени комично по своей откровенности и дышало такой ужасающей правдой, что всё наше отделение часами слушало этот буйный бред, и, несмотря на трагическое положение, мы не могли слышать без смеха, как еврей-спекулянт подкупает взятками военного коменданта и как он уговаривает его, уверяя, что «все берут — даже сам Деникин».

Если бы можно было всё это застенографировать, то, несомненно, ни один самый живой роман не смог бы передать так ярко эпоху Деникина, как этот бред еврея-спекулянта, освещавший до самого дна муть гражданской войны.

Когда я наконец стал постепенно поправляться, то был до такой степени слаб, что долго не мог ходить без чужой помощи. Самоотверженным «братом милосердия» был И.Я. Билибин, который навещал меня в больнице вместе с дочерьми Е.Н. Чирикова, впоследствии также заболевшими сыпным тифом. Я принимал их в полном бреду, воображая, что мы все в Ялте.

Первый раз я вышел на улицу в сопровождении Билибина. Мы отправились к присяжному поверенному за деньгами. Тот нам очень обрадовался, так как опасался остаться с этими деньгами в случае моей смерти и не хотел нести ответственность за них. Это был общественный деятель, кадет по убеждениям, и как адвокат старого режима относился со щепетильностью к вверенному имуществу «клиентов». И в самом деле, хранение такой крупной суммы тогда было делом опасным, не говоря, конечно, о том, как легко было симулировать пропажу. Эти деньги только и давали мне надежду выбраться из того ада, который я никогда, к счастью, не переживал и который назывался эвакуацией. Не попасть в эвакуацию и как можно скорее уехать за границу — вот мысль, которая меня буквально жгла, так как я не верил ни в какие успехи добровольцев.

Должен здесь сказать, что Ростов был захвачен на Рождество. Когда Гронский с делегацией отъезжали 17 декабря из Новороссийска, они послали по прямому проводу телеграмму моей невесте в Ростов, но ни эта телеграмма, ни последующие письма до неё не дошли, а письмо её ко мне от 19 декабря ст. ст., пересланное с графиней С.В. Паниной в Константинополь, было получено мной в июне 1920 г. Оккупация большевиками какой-либо части России означала в то время абсолютную отрезанность от остального мира, полную неизвестность относительно судьбы всех близких, которые остались там и которым было чрезвычайно опасно писать.

Когда я наконец в 20-х числах января с помощью Билибина добрался до А.А. Нератова, который с несколькими чиновниками прибыл в Новороссийск, то он ужаснулся моему виду. Я попросил его содействия в получении виз, чтобы по возможности немедленно отправиться дальше. Он воскликнул: «Куда же вы поедете в таком виде, когда вы ходить по улицам не можете без посторонней помощи?»

Действительно, я был так слаб, что уличный шум вызывал у меня головокружение. Но тем не менее я продолжал настаивать, и в конце концов Нератов обещал приготовить мне необходимые рекомендательные письма в иностранные консульства, повторяя,