Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

изящная золотая фигура девушки-финки с хвоей, с ёлочкой под ногами как символ шестнадцатой нашей республики, которой уже не стало. Эту фигуру девушки-финки великодушно, по-русски, не убрали, оставили, чтобы не уродовать произведение искусства. Но здесь никто об этом не помнил или не хотел вспоминать.

Пирка свою семью, двух старух, мать и её сестру-близняшку, а также своего двенадцатилетнего сына Йохана (безотцовщину), держала на этой престижной «даче». Сюда же она привезла и меня – престижную русскую гостью.

– Делай тут что хочешь, – сказала она, – ешь, пей, гуляй. Вот твоя комната. А вот это моя. И не напрягайся. Не обращай внимания ни на что. Считай, что это твои финские каникулы. Отдохни от борьбы и забот в вашем «совке».

И действительно, я провела в гостях в Финляндии почти полмесяца и не пожалела.

Думаю, конечно, надо начать этот рассказ с её любимого, единственного сыночка Йохана. Его юное, свежее личико всегда было как маска, без выражения. И понять, рад он чему-то или сердит, было нельзя. Пирка его обожала и во всём потакала. Например, спрашивала меня:

– Посоветуй, как быть. Прямо замучил. Просит купить ему мотоцикл. Скоростной, самый лучший. «Хаммер». И дело не в том, что этот «хаммер» дорогущий, дороже моей «японки». Дело в том, что у нас по закону нельзя водить мотоцикл до четырнадцати. А ему только двенадцать. Конечно, он мальчик рослый. Да и на своё имя я могла бы купить. Но он же гонять будет. А у нас полиция строгая. Штрафы пойдут, потом не откупишься.

Вот уж тут я никак не знала, что и посоветовать.

Из школы после уроков Йохан приезжал домой на автобусе. Своим ключом открывал дверь и, не обращая ни на кого внимания, шёл из прихожей в конец коридора, в свою самую дальнюю комнату. По пути раздевался и, возможно, нарочно всё разбрасывал по сторонам. Шапку, потом шарф, варежки, куртку и даже ранец, который просто забрасывал, открыв дверь, в свою комнату. И я, у которой было полно свободного времени, не стеснялась за ним убирать. Дома у меня такой свободы не было и не будет. Бледный лик этого маленького хозяина был всегда почему-то уныл и безотраден. Он в упор не видел и своих-то родных старых бабушек. Для него они были просто пустое место. Да и мать, а уж тем более я, случайная гостья. Жил в доме ещё и крупный серый кот с чёрным хвостом и ушами, очень напоминавший сиамского. Но Йохан попросту воевал с ним, при любой встрече мог пнуть или как-то обидеть. И в часы, когда Йохан был дома, кот где-то прятался.

А ещё я с удовольствием поливала три пальмы в доме, стоявшие возле стеклянных стен. И пылесосила помещения, поскольку всё пустовало. А незнакомый мне пылесос фирмы «Сименс» был просто чудо, о таких у нас в России тогда и не мечтали.

– А ты очень нравишься моим бабкам, – сказала однажды Пирка, вернувшись из города. – Спрашивают, где я нашла такую хорошую русскую домработницу. Я им объясняю, что ты не работница, а журналист, писатель из Москвы. Вот и книжку твою им показываю. Вот портрет.

И, открыв мой роман, она и правда поставила книгу в кухне, повыше, на подоконник. Окно там было необычное, горизонтальное, смотрело буквально в бледное небо с тёмными кронами зелёных сосен. Книга была открыта на моём фотопортрете, который смотрел внутрь кухни и всем приветливо улыбался… Правда, улыбался до тех пор, пока кто-то не закрыл и не шлёпнул книгу набок на подоконник. И я поняла: нет, не хочет юный Йохан со мной дружить. Кстати, в доме я нигде не видела ни одной книги, ни одной иконы, даже малой Божией иконки…

Старухам тоже было не до меня, они всё время лопотали по-своему, как говорится, по-чухонски. Ведь в старой России финнов называли чухонцами. Я в охоточку пылесосила пол, пыль вытирала и в комнате у Пиркиных бабушек. В их комнате было душно, но очень тепло, а у одинаковых коек на одинаковых тумбочках стояли ещё и одинаковые чашки с водой, и в них лежали зубы, одинаковые вставные бело-розовые челюсти. И мне не то чтобы трогать всё это, а даже глядеть на них было боязно. Но старушки и без этих челюстей хорошо ели и довольно бойко болтали между собой на своём языке. Эти маленькие чухонки и по дому ходили, взявшись за руки, как привязанные. Они и правда были близняшки, в начале века рождённые с разницей в десять минут. И были совсем нехороши собой. За свою долгую жизнь они стали свидетелями всех событий, что случались с маленькой их страной. И столько могли бы порассказать. Но они не могли, не умели. Вообще-то люди этой нации приземистые, квадратные и как будто совсем без шеи, казалось, что голова, как бильярдный шар, сидит прямо на плечах.

Я как-то спросила Пирку:

– Как ты обходишься без помощницы, ведь то и дело оставляешь своих бабулек одних?

– Я, конечно, могла бы сдать их в дом престарелых. Как в санаторий. Тем более что они вдвоём там не соскучатся. Но зачем?.. Зачем мне терять почти две тысячи «зелёных»? У вас вроде так доллары называют? А мне за них ежемесячно из «Фонда здоровья» капает на их содержание. И на медицину там, и на прочие всякие ванны, массажи, витамины. – Пирка лукаво смеётся. – А я в конце года отчёт за всё за это сочиняю. Бабки мои крестики ставят вместо подписи. Плохо ли?

Я киваю согласно:

– Конечно, две тыщи «зелёных» – совсем неплохо. – И мгновенно вспоминаю наших бедных, убогих старух в каждой семье. – Совсем неплохо…

А на следующий день мы поехали с ней затариться продуктами в соседний административный посёлок. Там в центре были и супермаркет, и префектура, и почта, и школа, где учился Йохан. Однако первое, что бросалось в глаза на центральной площади, – это клумба и посередине неё не розовые кусты, как это и полагалось бы, а серая слепая железобетонная стена метров пяти высотой, частично раскрашенная разноцветной мазнёй и чёрными каракулями. У основания её лежали такие же длинные приставные лестницы. И на такой лестнице, почти на вершине, стоял паренёк и что-то рисовал на стене чёрной краской из баллончика.

– Интересно, а что это всё значит? – спросила я удивлённо.

– Да это у молодёжи мода теперь такая, – объяснила мне Пирка. – Граффити называется. Рисуют цветными красками что попало и где попало. Только дома́ портят. Вот наш мэр и поставил для них эту стену. Говорит, пускай себе забавляются, рисуют хоть в пять слоёв. Это лучше, чем дома́ портить или травку курить.

– Что, и Йохан тут рисует?

– Ну да, я ему дорогих красок накупила.

– А где же его рисунки?

– Так вот же они, красные, синие. А это, наверное, его одноклассник-соперник замазывает, а сын завтра на другой стороне что-нибудь новенькое придумает.

Я и правда однажды через открытую дверь увидела в его полупустой комнате решётчатую стену с ячейками от пола до потолка, и в каждой хранились лежащие на боку большие баллоны с разными пёстрыми красками, от белой до чёрной. И я опять подавила своё удивление, поскольку нигде в Европе таких картин-граффити ещё не видела.

А вот супермаркет был похож на все европейские магазины, хоть и стоял он тут среди соснового леса. Стекло, алюминий и свет, сплошь белый свет. Весь маркет залит этим холодным, ледяным светом. И бесконечно длинные красивые ряды продуктов: рыбные, мясные, фруктовые, грибные… А каких вин тут только не было! И Куба, и Мексика, и Чили, и Италия… А Пирка тем временем всё наполняла свою тележку, брала с полок продукты то справа, то слева. Я же не переставала удивляться, что здесь, в глухих скандинавских лесах, всё это есть. Но старалась не выдать своего удивления и восторга, особенно когда увидела спелые разрезанные куски арбуза в плёнке.

Пирка сказала:

– Ну бери, что тебе хочется.

Я хотела многое, особенно арбуза, но в моей сумочке денег – кот наплакал. Что-то я всё-таки положила, правда, привычное: нарезку сыра, колбасы… Но отказаться от куска красного спелого арбуза среди зимы никак не могла. А когда подошли со своими тележками к кассе, Пирка великодушно сказала, глядя на мою сумку:

– Убери.

И всю эту гору деликатесов оплатила