Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

Все продукты мы перегрузили в фургон и покинули посёлок. Я подавленно молчала…

А Пирка, наоборот, оживлённо болтала:

– Ну вот, теперь нам еды на неделю хватит. Ты готовить-то как, любишь? Умеешь?..

Я молча кивнула. Я могла и умела. Долгие годы, когда у меня в Москве была полной семья: муж, дочь, мама, бабушка, кошка, собака, плюс певчий дрозд в клетке (да ещё то и дело бывали гости, друзья), – столы у нас сияли на загляденье. Однако потом дом начал пустеть. Первым нас покинул мой дорогой Юра – от смертельного белокровия. Потом в лучший мир ушли старшие. После дочь вышла замуж, уехала к мужу. Умер эрделька Дик, за ним – кошка. А дрозда Кешу я, отправляясь в командировку, почти со слезами подарила лучшей подруге. И вот так помаленьку мои таланты в кухне и у плиты сошли на нет. Много ли одному человеку надо?..

А Пирка между тем за рулём не умолкала:

– Ну вот ты нас русской едой и побалуешь, и удивишь.

Я молчала, потупившись. И Пирка осеклась…

– Да ты не пугайся. Старухи мои малоежки. Сын в школе обедает, я туда отдельно большие деньги плачу. Ну а уж мы с тобой навернём от души (она, конечно, не так сказала, не «навернём». Это уж, простите, моя русская интерпретация, но по смыслу всё точно).

Она опять и опять чему-то смеялась, вообще Пирка была человеком лёгким. А я подумала: «А почему бы и нет, почему бы не накормить? Да ещё с такими-то продуктами, с осетриной, с грибами-трюфелями? Тем более что это богатство будет лежать у Пирки на кухне, в её серебристом трёхстворчатом холодильнике… Справлюсь, где наша не пропадала?..»

Я начала думать, что же приготовить. И вечером спросила Пирку:

– Что лучше, рыбное или мясное? И на сколько персон? Может, кто-то в гости придёт? И когда, может, на воскресенье? Как раз и Йохан будет дома.

Но она встрепенулась:

– Только не в воскресенье. Я должна быть в городе. Мне надо с другом увидеться, документы отдать.

Я огорчилась, но, помолчав, всё же спросила:

– А кто он?

И она не без гордости ответила:

– Бизнесмен. Цветами торгует. Это трудно, конечно, затратно. Но прибыль большая. У него целая сеть магазинов и у нас, и в Европе. Мне до него далеко… Крутится как белка в колесе. – И стала объяснять: – Из Голландии с тюльпанами не вылезает. Недавно в Колумбию летал, там появились новые розовые сорта… Я ему по бухгалтерии помогаю… – Недобро скривилась. – Правда, жена у него, – и рукой махнула, – сплошное горе. И детей у них нет. А он меня любит. Но и её не бросает, говорит, жалко – больная. Говорит, не спеши. Ну я и не спешу. Вот так и мучаемся.

А в воскресенье, перед тем как уехать в город, Пирка вдруг говорит мне:

– А ты никогда не спала на водяном матрасе?

Я удивилась:

– На водяном? На таком матрасе я не только не спала, а даже не слыхивала.

– А ты попробуй, поспи сегодня в моей спальне. Хорошая штука. Это сейчас в Европе так модно, так дорого. А бельё на постель в шкафу возьми, ты знаешь где.

И я решилась попробовать. В чужой спальне я ложилась на этот водяной матрас с большой осторожностью. И не зря, поскольку услышала под собой бульканье, словно погружалась в воду, и застыла на месте. А когда упёрлась локтем, чтобы перевернуться, то локоть стал подо мною тонуть, неудержимо пошёл куда-то на дно, притом журча и захлёбываясь. С трудом я выкарабкалась из мягкой этой трясины и сочувственно подумала: «Господи, спаси! Как же они умудряются вдвоём тут кувыркаться? Это же катастрофа просто!..» Так что в ту ночь я совершенно не выспалась и всё думала: «Нет уж, никогда эта очередная европейская мода, странные западные ценности у нас на Руси не приживутся. У нас куда слаще выспишься на тёплой печной лежанке и уж тем более на духмяном сене в сарае или на чердаке. Истину говорят: “В гостях хорошо, а дома лучше”».

А настоящее наслаждение за эти полмесяца в гостях я получила от прогулок в окружающем сосновом лесу. Они были просто сказочны. Я словно купалась в морозном терпком аромате сосновой смолы и хвои, дышалось полной грудью. Свежий воздух наполнял мою душу светом радости и покоя. По сторонам стояли золотые, освещённые солнцем корабельные сосны. И вольный ветер гулял в их кронах на фоне синего неба, где прыгали белки и чирикали птицы. Запрокинув голову, я порой смотрела на вершины высоких сосен, которые, как кисти художника, тянулись в небо, словно хотели на голубом холсте что-то нарисовать, написать что-то земное, предвечное, известное только им.

По неглубокому снегу я протоптала дорожку в глубину этого бора. И во время этих отрадных прогулок то позади, то обгоняя меня, как собачка, бежал рядом Пиркин кот, которого я мысленно по-русски назвала Васькой. Я удивлялась, как этот чудо-кот мог босиком и с удовольствием бродить за мной по снегам. И видно, не потому, что я его подкармливала едой со стола, а потому что мы уважали друг друга как две Божьи твари, имеющие право жить на земле.

В лесу было так прекрасно, так чисто, как в праздничной горнице. И эта природа, всё это великолепие не знало, чьё оно, – карельское, чухонское, финское, русское. Воистину: «Ручей, ручей, ты чей?..» – «НИЧЕЙ…»

Всё было всеобщим, Божьим, мирским и даже вечным.

Но под хруст снега под ногами я иногда с сожалением думала: «Неужели где-то на севере, на каких-то лесоучастках, всё это уничтожается, гудит пилорамная техника, ради коммерции, ради денег, пусть и миллионов, гибнет такая же красота? Валить, рубить, корчевать и продавать, превращать всё в бумагу?» И до того мне это показалось преступным и чуждым, что хотелось плакать. И на глаза и правда набегали щемящие слёзы. А ей, природе, такой могучей и нежной, не было никакого дела до человека, до его чувств и страстей… И только кот Васька, вскинув трубою хвост, мирно семенил у ног. Моя любовь к Отечеству отсюда, издалека, ощущалась мной особенно пронзительно и глубоко. И подумалось: «Пора, пора возвращаться к дому, прямо по меридиану, на юг, в Москву. И что меня держит здесь? Разве что этот лес да вот кот, который прикипел ко мне душой… Да, видать, я и правда истинная кошатница. Отчего, впрочем, и не отказываюсь…» И улыбнулась, взглянув на кота, бегущего впереди:

– Верно ведь, Васька?

«Домой… скорее домой, – думала я. – Пора, пора. Нагостилась в богатой вилле. А там дела, столько дел накопилось!.. Вот вернётся Пирка из города, и я соберусь, я скажу ей… Интересно, что я скажу ей?..»

И я спросила у неё первым делом почему-то про кота. Пирка смеялась:

– Он у меня медалист. До кастрации я его уступала за деньги в клуб. Чего прибыль терять? Знаешь сколько у него детей в городе? Не одна сотня…

И в моей голове мелькнуло: «Неужто и это продаётся и покупается?»

– Я бы тебе дала его в Москву бесплатно, ты же кошатница. – И хохотала громче прежнего. – Да теперь уж поздно, подружка, поезд ушёл…

Днём кот ловко охотился в сосновом бору, ловил белок и птиц. С хрустом их съедал прямо на дереве, а вечером возвращался, мяукал под дверью. Миска его всегда была полна дорогим сухим кормом из купленного в магазине мешка с надписью латинскими буквами «Корм для кастрированных кошек». Дорогущий. Помню, я тогда поразилась:

– Кошкам здесь производят спецкорм? И даже разный: для британцев, для мейн-кунов и даже для котят? Ну и ну! Вот до чего цивилизация дошла! Даже есть спецмагазины? – И я добавляла: – А мы кошек со стола кормим…

Но Пирка лишь горделиво посмеивалась:

– Мы же не русские. Мы всё же Европа.

Я обомлела даже. Хотела взорваться, но сдержалась – гостья ведь. А в мозгу так и стучало, стучало: «Европа? Да какая вы Европа?.. Вам всё Россия дала…»

Для меня чухонцы, угро-финны древние, – это всё в одном стакане: карелы, финны, весь, эстонцы. Впрочем, отношения между нашими странами меня тогда не интересовали. Мне казалось, что это удел учёных – историков, политологов. Думаю, и Пирка тоже тогда об этом не думала.

Тут мне надо было бы написать банальное «прошли годы». Но они действительно прошли. За это время и в мире, и в России (и между нашими странами), и в моей судьбе так много всего изменилось, так