Доктор Вера. Анюта - Борис Николаевич Полевой

под веселый шум этого весеннего ливня он решил именно сегодня, когда все уснут, привести свой замысел в исполнение. Под одеялом он развернул заветный марлевый узелочек и стал деловито пересчитывать скопленные таблетки. Одиннадцать таблеток, наверное, хватит. И в это мгновение услышал голос Анюты, раздавшийся у него над ухом:

– Понюхайте, Владимир Онуфриевич, какая прелесть, Бичевой с улицы принес. Тополь, распекались почки, и шкурки у них блестят, как компрессная клеенка.

По госпиталю девушка теперь ходила в тапках, шаг стал совершенно не слышен. Голос ее прозвучал неожиданно, и Мечетный инстинктивно дернул рукой, пересчитывавшей таблетки. Они, как град, застучали по полу. Он вскочил.

– Не беспокойтесь, я сейчас все соберу.

Анюта встала на колени, принялась собирать и вдруг спросила шепотом:

– Что это такое? Откуда? Для чего столько люминала? – И потом уже совсем растерянно, даже с ужасом: – Что же это, Владимир Онуфриевич? Как же так? – И вдруг зарыдала, положив ему голову на грудь.

Мечетный растерялся.

– Ну что случилось? Что ты подумала?.. Нехорошо, люди кругом, видят, слушают. Перестань.

Действительно, палата насторожилась. Люди, только что шумно радовавшиеся весеннему ливню, слушали, ничего не понимая, старались разгадать, что происходит, чем и почему обидел капитан эту маленькую «сестренку», как теперь называли ее все.

А девушка сквозь рыдания требовательно шептала:

– Не смейте, не смейте… Дайте мне слово, матерью поклянитесь, что выкинете это из головы.

Чтобы прекратить эту сцену, Мечетный сказал сквозь зубы:

– Ну ладно, даю слово. Успокойся.

– Нет, матерью. Матерью поклянитесь.

Только приняв эту клятву именем умершей матери, Анюта, вскочив, выбежала из палаты.

Сопалатники Мечетного так ничего и не поняли, но с чуткостью, свойственной людям, объединенным общей бедой, почувствовали, что это дело, в которое вмешиваться нельзя. И когда лейтенант, лежавший на другом конце палаты, спросил:

– Ребята, да чего там у вас случилось?

Бичевой одернул его:

– Молчи, тут шухерить нечего…

Вечером к Мечетному неожиданно пришел сам начальник госпиталя. Пришел, присел на койку. Сначала задавал без особого интереса чисто медицинские привычные вопросы: как чувствуете, какая температура, есть ли жалобы? А потом вдруг сказал:

– Все знаю… Мы вот что сделаем. Откомандируем вас в столицу, в институт к знаменитому Преображенскому Виталию Аркадьевичу. Мой учитель. Куда перед ним этому львовскому светиле с его Маткой Боской. Виталий Аркадьевич чудеса творит. Но, капитан, вам приказ: терпеливо, слышите, терпеливо ждать благословения генерал-майора медицинской службы. Не так-то просто попасть к Преображенскому. У него и в мирное время клиника была битком набита. Из-за границы за тридевять земель к нему летели. Да и согласится ли – нравный старик.

Мечетный не сразу даже поверил в эту добрую весть. Диагноз светила, путавшего в своей речи русские, украинские и польские слова, так вот, просто не забывался. Но все-таки теперь, когда как бы в конце туннеля забрезжил свет, настроение изменилось. Будто весенний ливень, прошумевший над Львовом, вымыл из головы беспросветную тоску. Теперь Мечетный уже осуждал свое малодушие. Стыдился истории с таблетками и все гадал: почему начальник госпиталя явился к нему с доброй вестью именно в этот день и в не положенный для врачебных обходов поздний час.

Лишь потом, немного времени спустя, он узнал, как все было.

Выбежав из палаты, Анюта, сжимая в кулаке таблетки люминала, ворвалась прямо в кабинет Щербины. Оттолкнув пожилого санитара, исполнявшего при начальнике госпиталя обязанности секретаря, она предстала прямо перед подполковником.

– Что случилось? – спросил он, хватаясь за китель, висевший за ним на стуле.

– Чепе! – И Анюта прямо на стол высыпала горсть таблеток.

– Какое чепе? Что это такое?

Девушка, рыдая, не могла произнести ни слова. Отчаявшись прекратить эти рыдания, Щербина рявкнул:

– Доложить по форме, старший сержант.

Это сразу отрезвило Анюту. Вытянулась, вытерла марлечкой заплаканное лицо и рассказала о своем открытии. Начальник госпиталя, уже надевший, застегнувший на все пуговицы свой отглаженный китель, перебирал на стекле стола замызганные, грязные таблетки. Потом налил из графина воды, протянул Анюте.

– Прекратите слезотечение. На улице и так сыро. Откуда столько люминала, кто дал?

– Не знаю, не знаю. Накопил, наверное, последние дни он был какой-то не такой.

– Насчет самоубийства с вами не заговаривал?

– Ну что вы, разве такой скажет! Это же, мамочки-тетечки, стальной человек. Жалобы не услышишь. Все в себе.

Подполковник пощупал пальцем свежий, накрахмаленный подворотничок.

– Задали вы мне задачку, товарищ старший сержант.

– Неужели ничем нельзя помочь?

– Не знаю, не знаю. Здешнее светило утверждает, что во фронтовых условиях ничего не сделаешь, нужен какой-то сверхмагнит. Он видел такой в венской клинике, где, по его словам, практиковал когда-то… Нет у нас такого магнита, но есть в Москве профессор Преображенский, мой учитель, бог окулистики, творит буквально чудеса… – Подполковник рассуждал сам с собой.

– Отправьте его в Москву. Отправьте его к этому самому богу. Это же такой герой…

– В Москву мы можем отправлять лишь в чрезвычайных случаях и то лишь с благословения генерал-майора медицинской службы.

– Мамочки-тетечки, ну попросите этого генерала. Ну хотите, я сама к этому генералу прорвусь, в ноги к нему брякнусь.

Подполковник с удивлением смотрел на собеседницу: какое упорство, какой напор! Смотрел и почему-то гадал: сколько ей может быть лет. Восемнадцать? Навряд ли восемнадцать. И успела повоевать, ранена. И ранение это свое как старый солдат переносит. И вдруг неожиданно даже для себя спросил:

– Вы его очень любите?

– Я? Нет… То есть да. Но не так, как вы думаете. Нет-нет, не так. – Веснушки как бы исчезли, растворились в румянце свекольного цвета.

Подполковник уже с интересом разглядывал заплаканное лицо собеседницы. У маленького солдатика с забинтованной и висящей на повязке рукой странно сочеталась эта способность краснеть и смущаться от самого простого житейского вопроса и не теряться в обстоятельствах, которые нелегки и для бывалого человека. В этом была какая-то особая привлекательность.

Щербина встал из-за стола и зашагал по кабинету.

– Вот что, сержант. Я даю слово попытаться выбить для него Москву. Сложно будет. Ох, не любит наш генерал беспокоить столицу. И неизвестно, как к этому отнесется Москва, она тоже не любит, когда ее беспокоят. Да и сам бог окулистики – человек нравный… Но попытаемся… Обещаю. Сделаю, что смогу.

…В те дни Мечетный не знал об этом разговоре. Он узнал только его результат. Но в ту ночь впервые со времени своего ранения он спал хорошо.

8

А утром Анюта влетела в палату с газетой и криком: «Ура! Ура!»

– Владимир Онуфриевич, Указ. Награды за форсирование Одера. – Она победно потрясала номером «Красной звезды». – Длинный список. И вот впереди: капитан Мечетный Владимир Онуфриевич – звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда!

Список Анюта читала, будто стихи. В нем было несколько знакомых фамилий, в том числе и замполита из роты Мечетного с пометкою: «Награжден посмертно».

Мечетный был просто ошеломлен этой вестью. Конечно, знал, что операция по форсированию такой большой реки, в которой авангардом шла его рота, дело серьезное, значительное, даже в армейском масштабе, но Звезда Героя свалилась на него неожиданно. Герой! Хорош герой!.. Теперь ему было жгуче стыдно за тот самый вечер, когда Анюта случайно обнаружила у него запас люминала.

И еще поразило его, как в госпитале восприняли эту новость. До самого завтрака палата гудела, будто растревоженный улей. Поздравляли, хлопали по спине и пониже, целовали прямо в бинты. Бичевой вызвался по такому случаю – кровь из носа, но добыть самогон, именовавшийся в этих краях «бимбером». Деньги мало что стоили в ту пору. Бичевой обещал провести обменную операцию. Из-под кроватей извлекли заплечные мешки-«сидоры», в которых хранилось все, так тщательно сберегаемое солдатское богатство. Кто дал для общего дела теплые подштанники – все равно зима кончилась, – кто меховые рукавицы, кто трофейную бритву. Со всем этим добром Бичевой отправил на базар пожилого санитара из местных жителей, слывшего среди раненых «понимающим» человеком. Так добыт был знаменитый «бимбер». Бичевой, вложивший в эту сложную операцию душу, радовался шумно, разливая мутноватое зелье по мензуркам. Вскочил на стул,