Доктор Вера. Анюта - Борис Николаевич Полевой

На шутливый этот вопрос Мечетному так и не удалось ничего сочинить, он лишь смущенно сказал:

– Так, говорите, на улице весна?

– Да еще какая!

– А когда меня лечить начнут? Вы ж там общаетесь с начальством?

– Лечить – неизвестно. Вас пока обследовать будут. Подполковник медицинской службы сказал, что какого-то важного профессора на консультацию вызвали из университета; самое большое здешнее светило. Ждите.

И ушла, постукивая каблуками.

– Добрая дивчина, – сказал сосед справа.

– Фартовая баба, – определил Бичевой. – Повезло тебе, начальник. После войны и выбирать не придется, с собой в вещевом мешке привезешь.

Мечетного осматривали госпитальные врачи. Начальник госпиталя Платон Щербина присутствовал при этом. Осматривали долго, тщательно. В соседней комнате состоялся консилиум. Что там говорили, капитан не разобрал. Но по тому, как долго длился разговор, и по самому его тону понял, что дела его плохи.

Так и вышло. После консилиума его отвели в кабинет к Щербине, и тот певучим своим баритоном сказал:

– Вы, капитан, храбрец. Мне доложили, как вы там, за Одером, на пятачке воевали. Обманывать вас нельзя. Левый глаз придется удалить.

– А правый? – Мечетный весь съежился, чтобы не вскрикнуть.

– Правый? За правый будем бороться. Не стану я вам медицинскими терминами голову морочить: тяжело, очень тяжело.

– Но надежда-то есть? Хоть какая-нибудь…

– Надежда всегда должна быть. Будем еще раз вас консультировать с опытнейшим специалистом. А пока, капитан, как говорят охотники, держать хвост пистолетом. Тут, во Львове, в университетской клинике, есть светило окулистики, приглашаем его.

Перед обедом Мечетного вновь отвели в какую-то комнату. К знакомым ему уже голосам врачей присоединился еще один, незнакомый, уверенный, выговаривающий русские слова с польским акцентом. Этот, новый, обладал легкой походкой, и от него исходил аромат каких-то тонких духов.

Осмотр на этот раз был долгим, трудным и болезненным. Мечетный лежал, вцепившись руками в стол. Острая боль пронзала, как игла, с головы до ног. Он старался не скрежетать зубами и, чтобы отвлечься, вспоминал, как он лежал когда-то за Одером и сквозь грохот тяжелой артиллерии и уханье разрывов тоненький детский голосок говорил ему: «Потерпите, товарищ капитан, потерпите, сейчас легче будет». Мысленно слушая этот голосок, он набирался мужества.

Осмотр проводили молча. А когда он окончился, тот, новый, незнакомый человек сказал почему-то: «Иезус Мария».

– Ну, как, товарищ профессор? Есть надежда? – прозвучал баритон Щербины, в котором явно слышалась тревога.

– Все в руках неба, – ответил собеседник.

Дальнейшую беседу Мечетный слушал уже сквозь дверь. Она происходила в соседней комнате.

– Мы должны сделать все возможное, чтобы спасти ему глаз. Мы обязаны это сделать, – напористо говорил Щербина.

– Вы делаете, что можете. Но мы с вами, коллега, не Матка Боска Ченстоховска, нам не можно творить чудеса.

– Но вы говорите, что есть какой-то магнит, который может извлечь этот осколок.

– То, пан подпулковник, в Вене есть такой сильный магнит, в знаменитой венской клинике, известной всему миру. Очень дорогой прибор производства доброй немецкой фирмы «Сименс Шукерт». Когда я практиковал в Вене, я этот прибор видел. Отличный дорогой прибор. Но нам с вами, пан подпулковник, не можно попасть в Вену. А у вас даже и не знают такого прибора.

– Что же мы можем все-таки сделать?

– Отправить пана капитана в клоштер на Ясной Гуре, там Матка Боска творит чудеса… Мы, слава Иезусу, божьи холопы, и нам такое недоступно. – И деловым голосом: – Ваш шофер, пан подпулковник, доставит меня до университета?

Послышались мягкие шаги, профессор, видимо, удалился.

– В палату, – резко скомандовал Щербина, и в коротком этом распоряжении, в самом его тоне Мечетный услышал растерянность, которую Щербина пытался замаскировать резкостью.

Когда каталку, на которой лежал Мечетный, выкатили в коридор, он услышал возле шаги сержанта Анюты. Она шла рядом и тонким голоском частила:

– Ничего, ничего, товарищ капитан, все будет хорошо… Вот увидите, все будет хорошо.

– Ничего не будет хорошего, Анюта, – ответил Мечетный, все еще находясь под впечатлением только что подслушанного. – Ничего не будет хорошего, товарищ старший сержант.

7

С этого дня Мечетный стал прятать таблетки с люминалом, которые выдавали ему перед сном. Мучился тяжелой бессонницей, подавлял боль в глазницах, но таблетки не принимал.

Госпитальная жизнь шла своим чередом. Делались перевязки, давались лекарства, больных увозили на процедуры и возвращали назад. Мечетный, уже не страшась, поднимался с койки. Ему разрешалось даже гулять. Анюта в таких случаях помогала ему надевать пилотку, выводила его в большой сад, окружавший аляповатый дворец сахарозаводчика. Под руку водила его по садовым дорожкам и тоном экскурсовода рассказывала обо всем, что происходило вокруг:

– Снега уже почти и нет. Вон только в кустах белеют последние лоскутки. И почки на кленах набухли. Смешные, бархатистые, как котята. Вы знаете, они сейчас похожи на кулачок. Вот разожмется этот кулачок и выпустит зеленые листики… Чувствуете, как пахнет?.. Это тополя. Они уже развесили красные сережки… Ну, что вы все молчите, товарищ капитан? На улице так хорошо.

Мечетный, неразговорчивый по природе, после подслушанного во врачебном кабинете стал и совсем молчаливым. Упорно копил люминал, откладывал таблетки день за днем и, чтобы их не обнаружили, завертывал в марлю и держал под тюфяком. Про себя он уже принял решение. Только вот не знал, сколько таблеток нужно для того, чтобы исполнить то, что сделал неведомый лейтенант. Он уже смирился с мыслью – тихо, никого не беспокоя, уйти из жизни, как это сделал тот, о ком с сочувствием говорили ночью соседи по палате.

Для себя, как для коммуниста, он даже обосновал это свое решение: капитуляция? Нечестный поступок, недостойный члена Коммунистической партии? Отчего, почему нечестный? Он не может теперь быть полезным своему Отечеству, ничего не может дать людям. Едок. Потребитель. Будет отныне только брать, требовать забот, средств к существованию. Будет существовать… Нет-нет, спокойно. Неэтичного в том, что он задумал, нет. И он никого из персонала не подведет. Уснул и не проснулся. Война. Мало ли бездыханных тел выносят по утрам из госпиталей на носилках, покрытых простынями?..

И плакать о нем некому: отца он не помнит, матери нет, а то – его давнее горе… Нет, там о нем и не вспоминают, для тех он давно умер…

В тот день на город Львов внезапно налетел первый весенний ливень, какие иногда случаются тут, в Прикарпатском краю. Рванул ветер, да такой, что тучи пыли разом загородили солнце и крупные песчинки, подхваченные вихрем, стали сечь стекла. Потом без разминки разом на город обрушились целые потоки воды, пыль прибило, стало светлее, вода промыла стекла.

Бичевой закричал:

– Вот подфартило-то. Как там, за окном, баллон катает…

Он рванул раму, и в окно вместе с мелкой дождевой пылью влетел влажный чистый воздух, от которого всем стало весело на душе.

– Вот тебе сейчас подфартит. Дежурный даст тебе за то, что людей простужаешь.

– Не даст. Вставай на стреме. Чуть что – поднимай шухер, мигом раму на задвижку.

Ливень за окном клокотал и шумел, волнами бросая потоки воды.

– Добро, добро… – довольно говорил сосед справа. – Золотой дождик. Поля вымоет, озими напоит. Такой один может по центнеру на гектар прикинуть, а то и больше.

Все ходячие сгрудились у окна. Каждый по-своему переживал весенний ливень. Анюта была среди них.

– Мамочки-тетечки, хорошо-то как!

И только Мечетный, неподвижно лежа на своей койке, думал о том, что этот чудесный весенний ливень может быть для него последним. Что вскоре для него не будет ни солнца, ни свежего ветра, ничего не будет.

– Владимир Онуфриевич, что-то вы какой-то сегодня не такой, – сказала Анюта, кладя на его горячие руки свою маленькую, мокрую от дождя. – Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, сержант Анюта. Что может у меня теперь случиться?

Мечетный так и не объяснил для себя потом, почему