Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова - Коллектив авторов -- История

с понятием «нация», вероятно, чтобы избежать ненужных им параллелей с идеями врага. Нация для них — это коллектив, действия которого ограничены договором с правителем. Главным правом нации является ее свобода, которая рассматривается исключительно как независимость (independencia) от власти любого верховного правителя, кроме того «которого она сама выбирает и ставит на престол при строгом условии править ею на основании законов и конституций, которые она санкционировала»[935]. Тем не менее, авторы неопределенно высказываются об объеме политических полномочий нации. В одном и том же тексте автор может рассуждать о «свободе нации повелевать самой собой и не признавать других законов, кроме тех, которые создает она сама» и тут же сводить эту свободу к повиновению только «своим королям»[936].

Право нации на самостоятельные действия в период отсутствия или бездействия монарха-суверена, с точки зрения полемистов, также определено исторической конституцией. Нация хранит, защищает и «восстанавливает» ее. Если монарх добровольно отказывается от верховной власти, то можно ли считать, что единственным носителем суверенитета становится нация? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Есть авторы, которые заявляют, что, если Карл IV правил по поручению нации, то отказавшись от власти, он «должен оставить власть в тех руках, которые ему вручили ее»[937], его наследником будет испанская нация[938]. Нации приписывают право избирать наследников отрекшимся королям, но с оговоркой, что нация не может действовать произвольно, а только в рамках ее же собственной конституции[939]. А если так, то выбор нации очевиден и предопределен: королем Испании является только Фердинанд VII.

И все же памфлетисты настаивают, что политическая активность и самостоятельность нации возрастает тогда, когда монархи не в состоянии исполнять свои обязанности. Нация является хранителем конституции, и право признания нового монарха, считают авторы, принадлежит нации. Каким же образом нация сможет выразить свое мнение? Ответ на этот вопрос возвращал публицистов к обсуждению политической роли кортесов. Кортесы как политический институт упоминаются во всех памфлетах, но только в двух сочинениях, созданных в первые дни июня, определяется суть их полномочий. Кортесы объявляются представительством нации; народы, ее составляющие, «имеют по общему и древнему соглашению, депутатов, каковые говорят от их имени, и их собрание и единодушное его волеизъявление или волеизъявление большинства депутатов называется кортесами, иначе — национальным корпусом (cuerpo nacional)»[940]. Можно было бы предположить что полномочия нации реализуются кортесами, но публицисты, как мы уже показали, не разрабатывают эту мысль. Единственное упоминание о вполне конкретном праве национального представительства содержится в трактате «Историко-критическое суждение»: династический спор между Карлом IV и Фердинандом VII «может разрешить только вся нация, представленная в генеральных кортесах согласно фуэро и обычаю Испании»[941]. Таким образом, понятие о национальном представительстве лишь озвучено публицистами, но не более того. Реальное политическое бесправие кортесов и использование их Наполеоном в Байонне для захвата власти в Испании побуждало авторов с осторожностью описывать полномочия «национального корпуса» и избегать идеи его созыва.

Итак, согласно фундаментальным законам испанским монархом оставался Фердинанд VII, но философии права и юридических аргументов было недостаточно. Ведь автор профранцузского «Суждения потомства» объявлял испанских Бурбонов государями «ущербными» («выродившимися» degenerativos). По их словам, Карл IV и Фердинанд VII и своими распрями ввергли страну в «страшный кризис, открывший государство многим опасностям». Речь шла главным образом о действиях Карла IV. «Его быстрое отречение, столь же быстро опротестованное […] разрушило судьбу отечества»[942]. Патриотически настроенные авторы стремились доказать, что династия Бурбонов правит в Испании не только по закону, что право на власть обусловлено политическими способностями и моральными качествами королей. Такая позиция отклонялась от провозглашенного ими же самими конституционного принципа (действие монархического договора не зависит от личных качеств государей), но позволяла привести дополнительные аргументы против Жозефа Бонапарта и в пользу Фердинанда VII. По версии публицистов, Бурбоны не имели возможности противостоять коварству и угрозам Наполеона, принудившего их к отречению и в этом заключалась главная причина «страшного кризиса». Пусть даже поведение государей в чрезвычайных обстоятельствах было разным, и король-отец явно уступал сыну.

Публицисты не скупились на критические выпады против Карла IV, несмотря на все оговорки, что их утверждения не имеют намерения «высмеять или оскорбить какую-либо особу королевского дома»[943]. Король-отец еще до кризиса 1808 года превратился в объект насмешек уличной литературы, так что оскорбления в его адрес сами по себе не были чем-то новым для испанцев. Новым был политический контекст: Карл IV прежде всего представлял законную династию, и критика его действий не должна была вызвать сомнения в правах Бурбонов на власть.

Публицисты прибегали к древним приемам, которые позволяли нивелировать ответственность монарха за свои действия. Вина за политические ошибки возлагалась на дурного министра — «предателя», «тирана», «преступника» Годоя, который воспользовался «природной добротой», «простодушием», равно как и «небрежностью» и «рассеянностью» своего монарха для осуществления «порочных проектов» и задумал присвоить королевские прерогативы. Это Годой, а не король, привел нацию «к краху и нищете». Главными «человеческими» недостатками Карла IV объявлялись недальновидность и слабохарактерность, которые были источниками его политических просчетов Король, твердят памфлетисты, не должен передоверять свою власть кому бы то ни было, поскольку это угрожает его суверенитету. По их версии, Карл IV никогда не действовал по собственной воле: его поведением управляли королева, фаворит, «друзья и подруги Принца Мира»[944], а затем и Наполеон. Единственное решение, которое Карл принял самостоятельно, — это отречение в пользу сына 19 марта 1808 года и оно-то и было законным.

Критика действий Карла IV была основана и на моральных требованиях, которые предъявлял королю еще Альфонсо Мудрый: государь должен поступать по чести и избегать греха. «Понятие королевской чести может быть рассмотрено в трех аспектах: по отношению к самому монарху, по отношению к подданным и по отношению к другим государям и нациям. По отношению к самому себе — не должен государь запятнать себя грехом, по отношению к вассалам — он обязан охранять свою землю и подданных, по отношению к другим — охранять свои земли от внешнего врага и хранить достоинство своего престола. Согласно какому из трех принципов королевской чести действовал Карл отрекаясь от престола? Нет такого»[945]. В тексте протеста против своей абдикации Карл указал, что во время восстания в Аранхуэсе он опасался за свою жизнь и жизнь королевы. Согласно Партидам, говорит Хофрескочеа, страх в сердце достойного мужа порождается угрозой рабства, бесчестия или телесного ущерба, а в Аранхуэсе восставшие не покушались на персону короля, следовательно, король, во-первых лжет, а во-вторых, поступает как трус. Более того, если Карл опасался за жизнь преступника Годоя, то «и при