Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова - Коллектив авторов -- История

с трактовкой династического права, которое являлось источником закона о престолонаследии. Автор «Историко-политического рассуждения в защиту испанской нации», созданного в первые дни июня, и сочинитель «Критического суждения о документах […], связанных с отречением от испанской короны», написавший свой памфлет, вероятно, в середине июля, указывают, что право на власть («корона») принадлежит династии в целом, а не отдельным ее представителям, это «право семейное»[903]: «Корона неотчуждаема даже теми, кто заявляет, что уже это совершил»[904]. Поэтому монарх не вправе требовать от своих прямых потомков отказа от наследственных прав, как то сделал Карл IV. Право на корону трактуется как право владения (posesión) или право собственности (propiedad), но есть право наследственного владения и распоряжения[905] Все это позволяет полемистам рассуждать о том, что передача короны не является актом произвольным, что государь не может по своему желанию назначить себе наследника, что не может распоряжаться ни своей короной, ни своими подданными, словно «стадом»[906]. По той же логике отречение от власти может совершаться в рамках династии, а протест против отречения подчиняется нормам владельческого права «протест сам по себе не уничтожает акт, который опротестовывается […] есть случаи, когда [протест] не изменяет состояние владения, хотя и приостанавливает право собственности»[907]. В «Критическом суждении» содержится указание даже на то, что рассуждать о действительности протеста Карла IV можно было бы, если бы он был совершен в течение 24 часов после отречения (то есть 20, а не 21 марта), поскольку этот срок определен законом[908]. Дело в том, что Новейший свод законов Испании отводил сутки для обжалования акцепта долга, вступления или отказа от прав наследования, для представления свидетельства по любому делу[909]. Таким образом, публицисты относились престолонаследию как к частно-правовому акту, а право на корону рассматривали как случай майоратного права. Они были единодушны в том, что это право было нарушено, и, следовательно, Байоннские отречения не имеют законной силы.

Понятие «легитимность» включало, как уже было отмечено, соответствие зафиксированной норме права, «законам человеческим» согласно определению «Словаря испанского языка». Рассуждая о законах, фундаментальных законах и конституции, памфлетисты, прежде всего, имеют в виду Новейший свод законов Испании, изданный в 1805 году. В него были включены разделы «О короле, королевском доме и дворе» и «О законах», содержавшие закон 1713 года[910] и выдержки из средневековых правовых кодексов «Фуэро Хузго» и «Семь Партид Альфонсо Мудрого» (или «Книга законов», XIII в.), трактовавшие об обязательстве подданных хранить верность королю и наследнику престола, а также о законе как правовом и моральном обязательстве[911]. Однако памфлетисты не менее активно ссылались на другие положения Партид, не включенные в кодекс 1805 года, но хорошо им известные по полному изданию законов Альфонсо Мудрого, вышедшего в свет в 1807 году. Оно было подготовлено Франсиско Мартинесом Мариной, выдающимся правоведом и общественным деятелем, директором королевской Академии Истории. В предисловии к Партидам Мартинес Марина рассуждал о них как о фундаментальных законах монархии, ее исторической конституции[912].

Публицисты 1808 года обращаются к «Книге законов» как к действующей норме права, заявляя, например, что испанцы никогда не позволят, чтобы Партиды были заменены на кодексы Наполеона и тем самым «была поставлена с ног на голову конституция, с которой мы родились и воспитывались»[913]. Особенности средневекового правового источника, в котором совмещались моральные наставления и юридические нормы, позволяли им использовать Вторую Партиду («Об императорах, королях и прочих сеньорах земли») для обоснования недействительности актов об отречении Бурбонов. Согласно полемистам, они противоречили обязанностям короля, получившего власть от Бога, «творить справедливость» и правосудие[914]. Вручение короны Бонапартам нарушало положения Партид о том, что государь не должен отчуждать свои владения, что он не должен допускать иноземцев на свои земли. Равным образом король должен чтить права каждого из своих подданных, о чем в манифесте Карла IV не упоминалось. Между тем французы, введя свои законы (Байоннский статут) эти права нарушили: «права не соблюдаются, если монарх отрекается, обязав своего преемника не блюсти права подданных, а всего лишь сохранить целостность монархии и христианскую религию»[915]. В результате на испанском троне оказался тиран, то есть, по определению Альфонсо Мудрого, правитель жестокий, овладевший королевством «силой обманом или предательством». Таким образом, Партиды юридически оправдывали сопротивление французам. Использование средневекового права в современных политических целях было не только риторическим приемом. После воцарения новой династии судьба прежнего законодательства была неопределенной, вакуум власти означал и правовой вакуум, что и приводило к поиску законодательной опоры в прошлом. В такой ситуации «Книга законов» XIII века трактовалась как правовая реальность.

Доказательства противозаконности акта абдикации этим не исчерпывались. Коль скоро речь шла о признании новой династии, то нужно было выяснить, требовалось ли оно согласно «фундаментальным законам», и если да, то в какой форме? Казалось, на этот вопрос ответ уже был найден: признание подданных выражается их представителями, собранными в кортесах, и Байоннские кортесы признали Жозефа королем Испании и дарованную им конституцию. Однако публицисты предпочитали трактовать эту проблему более широко и более гибко.

Рассуждая в рамках династического права, они утверждали, что акт отречения сам по себе не требует созыва кортесов, потому что монарх передает власть законному наследнику, которому уже принесена клятва верности: «Не нужен никакой другой совет или собрание, чтобы вложить скипетр в руку Фернандо, а только воля и подпись его отца и признание, которое сей акт уже получил во всех классах нации»[916]. Юристы ссылаются на прецедент 1724 года, когда Филипп V передал корону Луису I. Тогда кортесы не собирались; законность отречения удостоверял Совет Кастилии как высший апелляционный суд королевства. Совет Кастилии, настаивал один из авторов, может и подтвердить факт провозглашения монарха, опросив каждого из депутатов кортесов, но не созывая их. Эта версия отклонялась от реальной политической практики, но она создавала возможность для риторического маневра. Дело в том, Новейший свод законов не предусматривал созыв кортесов для решения «вопросов насущных и серьезных»[917]. Общеиспанские кортесы как представительство трех сословий собирались в 1713 и в 1789 году, и оба раза речь шла о законе о престолонаследии (хотя в 1789 году этот факт не был предан гласности). В случае присяги наследнику Совет Кастилии запрашивал мнение т. н. Депутации кортесов — представителей городов, которые постоянно находились при дворе; депутаты же от духовенства и дворянства созывались и приносили присягу в соборе Сан-Херонимо. То есть кортесы собирались, но только для присяги наследнику и не в полном составе; законосовещательными функциями кортесы не обладали. Публицисты