Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

тоже спуску нет, если кто-нибудь из них оступится и упадёт, начальник конвоя быстро заставит подняться, потянув за воротник до удушения. Он, не переставая смолить папиросу, пинается, плюётся, иногда не брезгует и помочиться на беззащитного арестанта.

Никогда не забуду! Было знойное лето. Солнце начало жарить с самого утра, собралось завялить нас, и без того измученных, что ли?.. Сегодня нас принял по смене конопатый «чурбан». Не успела из его смердящей перегаром глотки прозвучать почти Шаляпинским басом традиционная молитва: «Шаг направо, шаг налево – конвой стреляет без предупреждения!», как из средних рядов кто-то крикнул: «Ага, отец дьякон!»… Конопатого как будто черти подменили, и так-то был упырь упырём, а тут в семиглавого дракона превратился. Стоящие в стороне пулемётчики подошли поближе, в подтверждение силы слов начальника конвоя они встали по обе стороны от сержанта. А тот рявкнул во всё горло: «Кто кричал?» Мы дружно вжались в землю. «Кто посмел рот открыть?» – снова заорал начальник конвоя. Мы, зная крутой нрав конопатого, старались не наступать ему на мозоль. Если кто-то из наших, например, как сегодня, недавно прибывший на зону арестант, решит хвостом вильнуть, мы, злобно шикнув, быстро ставим его на место. С начальником конвоя тягаться бесполезно, шутливая фраза, случайный взгляд, повышенный тон голоса пробуждают в нём беса. Споры с ним каждый раз оборачиваются для нас непредвиденными трудностями. Хорошо, что завод работает посменно, иначе конопатый с налитыми кровью шарами ненасытных глаз целый день жарил бы нас на солнце!

Наконец раздалась команда трогаться, мы пошли. Конвой торопит, подгоняет, почти бежать заставляет! Если идём по земле, останавливают и кладут на землю, пинают, плюются, натравливают собак. Среди нас есть люди почтенного, шестидесяти-семидесятилетнего возраста, седовласые. Москвич Ной Борисович Окунь хрипит от натуги, но всё равно не может подняться, эстонец Ансонс и латыш Скуя берут старика под руки. Наша молчаливая солидарность вызывает недоумение у начальника конвоя, он негодует, пожёвывая губы, он ждёт, когда выдадут того, кто посмел выкрикнуть в его адрес унизительные слова. По идее, этот человек сам должен бы обнаружить себя! Но и он молчит.

Женскую колонну, невольно наблюдавшую, как мы скачем, ложась-вставая, падая-поднимаясь, рассыпаясь и снова собираясь в кучу, солдаты громкими окриками и руганью быстро-быстро угнали прочь. Мы ещё только спускались с пригорка. Вот открылись ворота, из караулки вышел начальник отряда охраны заводской территории. В эту минуту один остролицый боец, то ли казах, то ли таджик, приставил карабин к груди и выстрелил в нашу сторону. Стоявший справа от меня русский парень из Шанхая Юра Кириллов как-то странно дёрнулся, ещё некоторое время он продолжал покачиваться. Третий или четвёртый от меня немец упал. Хорошо, что у Юры ступня небольшая, пуля прошла сквозь подъём в подошве, в двух местах продырявив ботинок… Ударившись о землю, пуля срикошетила вверх и, пробив подбородок немца, вскрыла макушку черепа. Бедняжка даже охнуть не успел. Кровь и ошмётки мозгов брызнули во все стороны, наши ряды расступились, а покойник остался лежать посредине. Увидев, что строй развалился, охранники начали беспорядочную стрельбу. На звук из караулки вывалились офицеры. Вырвав карабин из рук незадачливого солдата, они скоро увели бойца подальше от наших глаз. Посередине лежит покойник, наш товарищ, мы, поделившись на две группы, стоим в полуобморочном состоянии. Не знаю, как долго длилось это молчаливое замешательство, придя в себя, мы быстро сомкнули ряды. Плотное кольцо охватило покойного. Когда до ушей тех, кто находился поодаль, долетели подробности произошедшего, вся колонна почти одновременно загудела. Гул становился всё сильнее и яростнее, его теперь не то что один конопатый чурбан, десять таких чурбанов не смогли бы подавить. Старший из офицеров, майор, кажется, опасливой походкой приблизился к нам и низким, мягким голосом принялся успокаивать. Мы недоумевали: что делать с покойником-то, здесь оставить, что ли?.. Не сведут ли всё к банальному вранью: «Застрелен при попытке к бегству»? А что мы сможем изменить, оставшись здесь?

День распалился не на шутку, глотки горят, силы не на нашей стороне. Нас провели через ворота, даже не пересчитывая. Мы разбрелись по своим местам, но к работе никто не приступал. Некоторое время потерзав скомканные души, послонявшись туда-сюда в недоумении, мы потянулись к воротам вахты.

Отсюда отчётливо видно покойника, оставшегося лежать на склоне холма, тело немца накрыли одеялом, на запах крови отовсюду слетелись крупные зеленоватые мухи. Мастера, начальники цехов попытались было заставить нас начать работу, уговаривали, угрожали, убеждали, мол, «вслед за покойником не уйдёшь, живым жить надо!». С шумом и криком, выписывая немыслимые кренделя, прибежал Ревякин, сипло отфыркиваясь, как старый паровоз, но, увидев наше сегодняшнее единение, невиданное прежде сплочение, быстро умерил свой пыл. За это время подъехали грузовики с дополнительными силами, несколько взводов солдат, изображая из себя важных, опытных в деле охраны бойцов, выстроили оцепление у ворот и под наблюдательными вышками. На вышки втащили пулемёты.

Но никто не смог одолеть нас. Отбойные молотки и прессы продолжали отдыхать. Сотни приехавших за кирпичом машин, громыхая пустыми бортами, вернулись ни с чем. Водители во всех подробностях рассказали о произошедшем у нас в других зонах. Вскоре остановилась работа и в шахтах, и в строительном секторе, мы поняли, что объявлена единая забастовка заключённых в лагерях Актаса.

Зону мы не покидали до конца смены. И пусть в рельс у ворот колотили до мозолей на руках, никто из нас не подчинился этому призыву.

Только когда пробил час окончания работы, мы прямо у ворот построились рядами, твёрдо печатая шаг, миновали заводские ворота, проходя мимо места, где был убит наш товарищ, сорвав головные уборы, отдали ему последнее приветствие. Пока мы поднимались на холм, женскую колонну удерживали на далёком от нас расстоянии.

Хотя мы и возвращались в плотном, двойном кольце охраны, но настроение было весьма приподнятым. Как ни стращали нас, как ни запугивали, но мы всё равно не приступили к работе. Это была моя первая в жизни забастовка.

Разными были наши взаимоотношения с конвоем! Бывало, что и они нас умоляли! Даже доводилось видеть, как жалели солдатиков-то. О, летние и зимние бураны Казахстана! Помню, их тоже помню!.. В окрестностях Караганды не то что леса, одиноко растущего дерева не встретишь. В тех местах, где находилась наша зона, кроме множества приземистых, иногда круглых, как тюбетейка, иногда продолговатых холмов, больше и рассказать-то не о чем. А оград из колючей проволоки, вышек, отбрасывающих тени чуть толще карандаша, ветер и не замечает. Облепившие степную грудь заросли приземистого караганника ураган гнёт к земле, треплет, вырывает