Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

лагере случаются время от времени. Если в Актасе спокойно, то тревожные известия приходят из какого-нибудь другого лагеря. Однако убийство в женской зоне заставило всех нас содрогнуться. Я не на шутку начал беспокоиться за судьбу Дзидры. Сумевшая прибрать к рукам самого грозного вора Колымы Лена… Постой-ка, постой!.. Лена, милосердная Лена, страждущая такого же к ней отношения от всех Лена. Обогатившая меня тёплыми словами, светлыми мыслями Лена… Собирающаяся в скором времени выйти на свободу Лена… Солидарная с моими светлыми фантазиями Лена, твердящая, наконец: «Я тебя всем сердцем люблю!» – Лена… Хотя, впрочем… Боюсь даже написать Дзидре: «Будь осторожна!» Неизвестно, каким будет путь у этого письма, а вдруг попадёт каким-то образом в чужие руки и окажется у Лены? Неспроста, наверное, написала подруга Теодора Августовича: «За твоего друга-коротышку девушки готовы волосы драть друг другу…»?!

Я написал Дзидре коротенькое письмо и умолк. Вскоре её отправили по этапу. Не думаю, что к этому причастна Лена, на такую подлость она не пошла бы. Мне захотелось увидеть Лену, своими глазами убедиться в её существовании. Я написал: «Выходи с бригадой в ночную смену, встретимся!» – и получил её согласие.

Как я уже говорил, с женской колонной мы пересекаемся два раза в день. Мы приходим на смену, а они, подчиняясь сиплым командам, выходят со смены. Мы где-то там, на высоте, стоим, замерев, до предела вытянув шеи. Женщин долго не держат, подстёгивая громогласными криками, уводят дальше. Лица у них поблёкшие, руки-ноги отчаянно болят, наверное. Прессовавшие полсуток кирпичи намертво приклеившимися к сырой вязкой глине руками, потные, потерявшие человеческий вид женщины шли, еле-еле переставляя отяжелевшие ноги, понуро опустив головы, пряча лица, чтобы мужчины, не дай Бог, не увидели их в таком неприглядном виде… А вот когда они идут на смену, а мы покидаем завод, они совсем другие! И откуда только у них силы берутся, ругаясь с конвоем, они стараются как можно ближе подойти, подкрасться к заводским воротам, из которых выведут нас, а если какая-то из них, улучив подходящий момент, приблизится к конвоиру и начнёт подлизываться, по-украински напевно обращаясь к солдатику, таджику или узбеку: «Миленький ты мой! Хлопчик ты золотой!», то знай, в бригаде мужчин должен находиться её знакомый, тот, с кем она переписывается. Потому что среди той молодёжи, которая работает в других зонах, тоже есть люди, состоящие в страстной переписке, теряющие головы от любви, забывшие про сон, ради этого чувства, подмазав нарядчика и бригадира, они сегодня сумели выйти на кирпичный завод, этого дня они ждали, мечтали ночи напролёт…

В день, когда намечены подобные встречи, мужчины не торопятся, арестант, который помог организовать «свидание», ещё не вышел из цеха, он где-то затаился, дежурные надзиратели, отчаянно матерясь, бегают в поисках пропавшего. Нет его, нет! А в это время между двух колонн проскакивает молния, противоположные ряды замерли в напряжённом ожидании, как на параде, и ощупывают друг друга глазами, глазами понимают, глазами ласкают, глазами целуют… Хоть расстояние между ними немалое, если сосредоточенно вглядываться, можно разглядеть нужного тебе человека. На себе испытал.

Сегодня вечером на завод должна выйти Лена! Она сама мне писала, как ждёт этой минуты: «Вся извелась, потеряла аппетит, от бессонницы измучалась». Понимаю, что не так сильно она страдала, ей ведь уже не шестнадцать лет, и даже не двадцать шесть, но читать такое было очень приятно. Кому из нас не хочется обмануться любовью?!

Проснувшись ни свет ни заря, толкнув дверь, по ту сторону которой навалился густой мрак, посокрушавшись её затворённости, пускаюсь вприпрыжку по коридору. Время от времени дёргаю дверь, нет, тяжёлый замок не спешит открывать зев. Этот мир никогда не попадает в ритм влюблённых сердец! Проклятый мир! Проклятая жизнь!.. Но… Самое неприятное ещё впереди! Если уж не повезёт, то во всём, не успела дверь открыться, как просидевший всю ночь на привязи дурной казахстанский ветер ворвался в коридор и, громко хлопая незакрытыми дверями, принялся хлестать меня по натянутым, словно тетива, щекам. Выскакиваю на улицу, на небо, на тяжёлое небо Казахстана невозможно смотреть, до самого горизонта оно набито клочковатыми ошмётками чёрных туч. Всю ночь порывавшаяся улететь в нетерпении от скорой встречи молодая душа моя, увлекая за собой громады туч, обрушилась мне на плечи. Куда тут, в такую непогоду разве пойдёт комендант женской зоны Лена на завод! Боже упаси!.. А ведь я уже начал было забывать о том, что Лена – хозяйка зоны, вроде бы привык к её высокому положению, но сейчас эта мысль никак не хочет покинуть меня! «Комендант, комендант!» – злится моя душа, «комендант, комендант!» – злит меня душа. Не выйдет она вечером на работу, ни за что не пойдёт, ни за что… Она комендант, избалованное дитя зоны! Не пойдёт Лена, а мы идём, и чтобы нас не сбил беспощадный колючий ветер, шагаем практически вплотную друг к другу. В такие минуты тайны от друзей не утаить, а они, словно войдя в положение, украдкой присматривают за мной. Не помню, как дошли до завода, как отработал смену, к концу дня я был похож на поколоченный проворными цепами, истончившийся ржаной сноп. Оприходовали меня быстрые цепа, затем взлетели на небо и отряхнули с него все звёзды, и небо, и я выпотрошены, опустошены. Бывает же, чувствуешь себя, как выжатая лимонная корка. Эх, судьба-судьбина! Почему же ты всё время так неприветна-то?

Моё состояние… Такое ощущение, что сам Всевышний отдал приказ конвою развести наши ряды как можно дальше, ей-богу!

Пробил час возвращаться, мы вразброд вышли из ворот и построились по пятеро там, куда взглядом указал конвоир. Команды почти не раздаются, лишь изредка слышно русское рявканье. Натягивая поводки, нестройно лают собаки. А погода-то, оказывается, наладилась, небо ясное, ветер раздул все тучи. Милость божья, иначе и не скажешь, женские ряды, спустившись с пригорка, оказались очень близко к нашим. Женщины, впившись глазами, тасуют, мне показалось, наши ряды в отчаянных поисках нужного им силуэта. Никогда прежде они не останавливались так близко от нас! Тревожившая меня несколько последних дней мысль обожгла мозг. «Это всё благодаря коменданту, это она постаралась!» Высоченные литовцы, крупные, грузные латыши, молчаливые, скупые на слова эстонцы, незаметно подталкивая, выдвинули меня в первый ряд. Высокие, плечистые бандеровцы меня, коротышку-татарина, выросшего на хлебе из лебеды да на хилых котлетах из гнилой картошки, пытаются отделить от остальных, выделить из толпы. Справа от меня встаёт желтолицый молчаливый латыш Урбанис, от которого за десять дней и десяти слов не дождёшься, слева – остроносый, вертлявый бандеровец Богдан