Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

свободным мужчинам Империи; в результате этого шага сенат должен был представлять уже не только интересы одного из классов Рима, но настроения и волю всех провинций. Такая концепция устроения Империи и проведенная Цезарем реорганизация Италии и Рима довершили чудо превращения молодого мота и бражника в одного из самых умных, отважных, справедливых и просвещенных людей во всех вызывающих сожаление анналах политической истории человечества.

Как и Александр, он не умел останавливаться на достигнутом. Созерцая свое заново упорядоченное царство, он сокрушался о том, что оно может подвергнуться нападениям из-за Евфрата, Дуная и Рейна. Он мечтал о великом походе против Парфии и об отмщении за смерть своего старого финансового покровителя — Красса; он мечтал о походе вокруг берегов Черного моря и умиротворении Скифии; он мечтал об исследовании побережья Дуная и о завоевании Германии{423}. Затем, после того, как Империя была бы в безопасности, он возвратился бы в Рим, обремененный почестями и тяжело нагруженный добычей, достаточно богатый, чтобы положить конец экономической депрессии, достаточно могущественный, чтобы пренебречь любой оппозицией, вольный, наконец, выбрать себе преемника и умереть, оставив в наследство свету Pax Romana — «Римский мир».

IX. БРУТ

Когда известия об этих планах просочились в Рим, простой люд, всегда любивший славу, встретил их горячим одобрением; дельцы, чуя военные подряды и провинциальную добычу, принялись облизываться; аристократия, предвидя свое угасание после возвращения Цезаря, решила убить его прежде, чем он выступит в поход.

Он обращался с этими породистыми особами настолько великодушно, что побудил Цицерона прославить свое милосердие в благодарственных речах. Он простил всех сдавшихся врагов и приговорил к смерти лишь нескольких офицеров, которые, побежденные и прощенные, вновь выступили против него. Он сжег, не читая, письма, найденные в шатрах Помпея и Сципиона. Он отослал захваченных дочь и внука Помпея его сыну Сексту, который все еще воевал против него, и восстановил статуи Помпея, которые были повергнуты цезарианцами. Он доверил управление провинциями Бруту и Кассию, назначил на высокие посты немалое число представителей сенаторского сословия. Он молча сносил тысячи клевет и ни разу не привлек к суду тех, кто подозревался в составлении заговора против него. Цицерона, который всегда держал нос по ветру, он не только простил, но и воздал ему почести; ни разу не отказал он оратору, когда тот просил за себя или своих друзей-помпеянцев. По настоянию Цицерона он даже простил нераскаявшегося Марка Марцелла. В превосходной речи «В защиту Марцелла» (46 г. до н. э.) Цицерон радостно приветствовал «невероятную терпимость» Цезаря и допускал, что победоносный Помпей оказался бы более мстительным. «Я с сожалением услышал, — говорил он, — о твоем знаменитом и весьма философичном изречении lam satis vixi — «Я прожил достаточно и для природы, и для славы»… Забудь об этом пророческом мудрствовании; не будь мудрецом за счет того, чтобы подвергнуть свою жизнь опасности… Ты все еще далек от завершения своих величайших трудов; ты даже еще не заложил их основания». И он торжественно обещал Цезарю от лица всего сената, что они будут изо всех сил заботиться о его безопасности и своими телами заслонят его от любого нападения{424}. Цицерон был теперь настолько благополучен, что собирался приобрести еще один дворец — не более и не менее как дворец самого Суллы. Он наслаждался обедами, на которые его приглашали Антоний, Бальб и прочие соратники Цезаря; никогда прежде его письма не искрились таким весельем{425}. Цезарь не обманывался на его счет; он писал Матию: «Если и существует на свете любезный человек, то это — Цицерон; но не сомневаюсь, что он меня горячо ненавидит»{426}. Когда убедившиеся в своей безопасности помпеянцы вновь встали в оппозицию к начинаниям Цезаря, этот елейный Талейран пера выразил их надежды, прославив в похвальном слове младшего Катона, и вынудив тем самым Цезаря защищаться. Цезарь довольствовался тем, что написал в ответ «Антикатона», в котором гений диктатора выразился далеко не полностью. В этой дуэли он предоставил выбор оружия Цицерону, и неудивительно, что оратор одержал победу. Общественное мнение выразило одобрение писательскому мастерству Цицерона и мягкости правителя, написавшего памфлет вместо того, чтобы подписать смертный приговор.

Люди, лишившиеся власти, к которой привыкли, не могли быть смягчены прощением их враждебных действий. Простить другому то, что он смеет прощать, так же трудно, как простить тех, с кем мы поступили несправедливо. Аристократы в сенате были раздражены тем, что Цезарь согласно древним установлениям представлял свои проекты на их рассмотрение, а они не решались их отвергнуть. Они патриотически осуждали уничтожение свободы, благодаря которой они набивали свои карманы, и не могли допустить, чтобы восстановление порядка привело к ограничению такой свободы. Они со страхом взирали на живущих в Риме Клеопатру и Цезариона; это правда, что Цезаря и его жену Кальпурнию связывали узы взаимной привязанности; но кто мог утверждать — или отрицать, — что происходило во время его визитов к этой величественной царице? Может статься, твердила молва, он хочет сделаться царем, жениться на ней и перенести столицу объединенной державы на Восток. Разве не он приказал установить свою статую на Капитолии рядом со статуями древних римских царей? Разве не его образ несут римские монеты — неслыханная дерзость? Разве он не носит пурпурное одеяние, в которое обычно наряжают царей? Во время Луперкалий, пятнадцатого февраля 44 г. до н. э., консул Антоний, по-жречески обнажившись и напившись до потери[42] всякого благочестия, трижды пытался возложить на голову Цезаря царскую корону. Трижды Цезарь отказывался ее принять; но не потому ли, что собравшаяся толпа гулом выражала свое неодобрение? Разве он не отрешил от должности трибунов, что сняли с его статуи царскую диадему, которой ее украсили Цезаревы друзья? Когда сенаторы подходили к нему в то время, как он восседал в храме Венеры, он не встал, чтобы встретить их. Некоторые объясняли это тем, что он был разбит в этот момент приступом эпилепсии; другие — тем, что он страдал поносом и не хотел раздражать кишечник, двигаясь в такую неподходящую минуту{427}. Но многие патриции страшились того, что однажды он будет провозглашен царем.

Вскоре после Луперкалий Гай Кассий, человек нездоровый — «бледный и тощий», как описывает его Плутарх{428}, — пришел к Марку Бруту и навел его на мысль об убийстве Цезаря. Он уже заручился поддержкой нескольких сенаторов, некоторых капиталистов, чей разбой в провинциях был стеснен ограничениями, наложенными Цезарем на публиканов, даже некоторых цезарианских военачальников, которые полагали, что