От Рабле до Уэльбека - Оксана Владимировна Тимашева

Анатоль Франс крещеную в малолетстве Таис сделал язычницей-куртизанкой. Действие романа разворачивается в смутное время декаданса античного язычества и постепенного распространения христианства. «Я взял легенду о Таис в том виде, в каком нашел ее в пятидесяти строках «Жития святых отцов и пустынников», развил ее и переделал в соответствии с определенной моральной идеей», — пишет Анатоль Франс в статье по поводу постановки одноименной оперы Массне, написанной на его либретто.

История героини из других, очень отдаленных времен, наполняет глубоким современным смыслом. Писатель дает выход своим антиклерикальным настроениям, напоминая о тех временах, когда христианство не было официальной религией, а только делало свои первые шаги, отвоевывая каждую заблудшую душу.

Писатель воссоздает яркий мир, живущий богатейшим наследием античности, ее традициями, пока лишь едва подвергаемыми сомнению; его мыслью, постепенно и исподволь переползающей в словарь христианских проповедников. Одно только прикосновение к этому времени, оформление в словах и понятиях, доступных человеку надвигающегося XX века, казалось кощунственным. Об истоках христианского вероучения, о его первых контактах с другими религиями рассказывать сложно, одно «касание» этой темы казалось кощунственным. Но для Анатоля Франса, пытливого мыслителя, не было запретных тем. Как писателя его всегда притягивают переломные исторические моменты, окончательно неоформившиеся жизненные ситуации, порою называемые «пикантными». Но он не рассказчик анекдотов и не искатель приключений. Сторона морально-нравственная его волнует в первую очередь, а здесь в равной мере могут поспорить эпикуреец, стоик, гедонист и ранний христианин.

В главе романа, озаглавленной «Пир» читатель выслушивает различные точки зрения на современное состояние мира и его перспективы. Все понимают: наступает варварство, разрушается, растаптывается культура, и христиане в ее уничтожении, растаптывании, играют не последнюю роль. «Умирающая империя — легкая добыча для варваров. Города, созданные эллинским гением и римским трудолюбием скоро будут разграблены пьяными дикарями. Не станет на земле ни искусства, ни философии. Образы богов будут повержены в святилищах и душах. Наступит ночь разума и кончина мира…» Но в то же время христиане, еще не овладевшие духовно варварами, дарят миру надежду на воскресение. И некоторые истины, содержащиеся в христианских легендах, способны остановить внимание философов уходящего мира.

Мастер исторических стилизаций, Анатоль Франс выстраивает философский спор на фоне декора античного пира, но в духе уже средневековых «диалогов на три голоса». В более поздние времена в XII веке, (не в ту эпоху, что представлена в романе /IV в. н. э. /), Абеляр напишет «Диалог между Философом, Иудеем и Христианином» где он легко оперирует ветхозаветными идеями (в образе Иудея /греко-римскими/ в образе Философа/ и христианскими заветами/ в образе Христианина). Анатоль Франс явно штудировал этот текст Абеляра, позволивший ему верно обозначить суть конфликтов между философами раннего христианского периода и продемонстрировать гибкость собственного ума, отразившего медитативную диалектику сложного времени.

Многие из современников Франса обращались к тем же отдаленным временам (Оскар Уайльд «Саломея», Габриэль д’ Аннунцио «Мученичество св. Себастьяна»), поэтизируя угасание древнего мира, чувствуя его эротику, порожденную приближением христианства (мысль Шпенглера и Кьеркегора). Французский писатель, взяв за основу для своего произведения любовную историю аскета и куртизанки, при двусмысленности многих ее положений остается не призрачно-туманным, а ясным и философичным: автором, которому удается расставить все точки над «i», пожурить и фаната, и куртизанку, предостеречь человечество от крайностей, призвав к много-знанию, как базису для скепсиса и… добродушия. Эксперименты с разной средой и эпохами Анатоль Франс никогда не использует во зло, чаще они нужны ему для обозначения мощной полифонии мироздания. Анатоль Франс был экуменистом до экуменизма, то есть до нынешнего вхождения его в публицистический и масскультовый лексикон. И на родине писателя, и во многих других странах, где его роман был тотчас переведен, особенно в России, отцы-иезуиты, а также церковные круги подвергают его яростной критике за то, что он, «благоухающую христианской чистотой легенду превратил в непристойную фантазию». И хотя его фантазия была яснее и чище, чем бред того же Антония в книге «Искушение св. Антония» Флобера, в пародийности (что видимо равно несерьезности) роману Анатоля Франса не откажешь. Пафнутий с его пылом и страстью аскета перерождается в одержимого любовным недугом простого смертного. Это выглядит смешно, это не может не выглядеть смешно. Такова человеческая природа, именно в переходные эпохи она определяется наиболее точно. Поклонник Эпикура и Лукреция, Анатоль Франс верно замечает в своем философском трактате «Сад Эпикура»: «По-моему развитие человечества происходит чрезвычайно медленно, и различия в нравах из века в век на поверку оказываются менее значительными, чем нам представлялось. Но они бросаются в глаза. А бесчисленных моментов сходства между нами и нашими отцами мы не замечаем. Мир живет медленно (разрядка моя. — О. Т.) Человеку свойственен дух подражания. Он редко изобретает. В психологии, как и в физике, существует закон тяготения, приковывающий нас к прежней почве. «Атмосфера изнурительной нравственной опустошенности, ощущение приближения конца (у Цветаевой в «Поэме Конца», 1924 «Конца») в Александрии IV века, по мысли Анатоля Франса, были похожи на все настроения «fin de siecle». Тот же всепоглощающий скептицизм у одних, установка на стоицизм у других.

Роман «Таис» был написан Анатолем Франсом в момент его жизненного духовного взлета, сильного увлечения своим другом, содержательницей литературного салона Мадам де Кайаве, которой он, побывав в Александрии, напишет: «Я неплохо себя чувствую во власянице Пафнутия». Как человек, он любуется мраморными колоннами и скульптурами древнего города: то он слышит жизнерадостный смех, то шепот любви, но он запрещает себе наслаждение и всему предпочитает философскую беседу. Мадам де Кайаве, когда Анатоль Франс был еще несмелым, неловким, занимался лишь литературными поделками, заставила его работать по-настоящему, сделала его знаменитым. Женщина она была властная, порою невыносимая, но умная и прозорливая, не то, что подруга Флобера Луиза Колле, пренебрежительно обращавшаяся с гением. Позднее про них и их переписку говорили: «Орел учил летать курицу».

О подругах художников, творцов, но также о творческих женщинах Анатолем Франсом написано немало книг. Специальный интерес представляет его «Театральная история», где писатель всерьез рассказывает о любви актрисы. Не любивший физиологизм современной прозы Анатоль Франс именно в этой вещи ближе всего подходит к натуралистическому видению. Совсем избежать его он не мог, слишком сильным было это общее поветрие. Как многие в его времена, он читал физиологов-экспериментаторов, их модные медицинские сочинения. Летурно и Клод Бернар автор «Введения в экспериментальную медицину» заставили писателя исследовать темпераменты и жизнь тела его героев. Не без внимания относится он и к философу-позитивисту Огюсту Конту, а также популярному философу-публицисту Ипполиту Тэну, утверждавшему по поводу современности, сделавшей бога из науки, что «пороки и добродетели такие же неизменные результаты