Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

Назывались они, правда, забавно – для посвящённых. Сам Курчатов стал курировать отдел оптических приборов – что на самом деле означало направление реакторной техники. А реакторы – это уже технология. Но это ещё и очень много науки: и новые принципы, и новые направления, и новые материалы, и, наконец, всё новые применения. Тот же космос взять или, скажем, будущую базу на Луне…

Исаак Кикоин возглавил отдел приборов теплового контроля. На деле продолжил заниматься тем же, чем и раньше – диффузионным разделением изотопов. Отделы электроаппаратуры и звуковой аппаратуры вёл Лев Арцимович, проводя в них исследования по термоядерному синтезу. Впрочем, этой темой и Курчатов занимался очень плотно. В дела Кикоина он уже мог позволить себе особо не лезть, как и в детали дел Александрова, а вот термояд был ему жгуче интересен.

Работавший восемь лет первым заместителем Курчатова Игорь Николаевич Головин так воспроизводил тогдашние планы руководителя ИАЭ АН СССР в своей книге «И.В. Курчатов»: «Главная задача нашего института – получение атомной энергии. Реакторы для получения плутония мы научились делать. Здесь больше нет проблем. Теперь их пусть проектируют конструкторские бюро, а мы будем постепенно освобождаться от забот о них. Силовые реакторы и реакторы для электростанций идут у Анатолия Петровича, Савелия Фейнберга и других ребят успешно. Еще на много лет они займут важное место в нашем институте. По мере решения этих проблем мы будем передавать их конструкторам. У себя оставим лишь темы проблемные, передовые.

Физика деления, физика легких атомных ядер? Это нам для энергетики нового ничего не даст. Но пусть украшают наш институт и мыслители. Грошев, Спивак, Певзнер, мой брат Борис сделают ценный вклад в физику классического атомного ядра. Пусть этот раздел мирно развивается. Многозарядные ионы и трансураны мы отправили в Дубну. Это очень хорошо. Там Флёрову на международной арене работать легче.

И. К. Кикоин.

Архив Российской академии наук

Линейный ускоритель протонов? Ему не место в нашем институте. Хорошо, что продали его Алиханову! Циклотроны? Нечего их у нас проектировать! Это задача прошлого. Теперь без нас, физиков, их успешно строят инженеры. Высокие энергии, мезоны – это инородное тело в нашем институте. Это дело Дубны, которой мы дали дорогу в жизнь, и не зря ведь выделили ее из своего института. Но нужно быть человечным. Старик Исай заработал себе право тихо работать с мезонами. Кикоин? О! Как он работает! Больной, а любое дело решает блестяще! Ни у кого в институте так четко не поставлена работа, как у него. Его дела остаются важнейшими в институте. Будкер – блестящий Геде с новыми методами ускорения – едет в Новосибирск. Там ему будет хорошо. С реакторами РФТ, водо-водяными поработаем еще несколько лет.

Термояд – великая проблема. На нее будем переключать все большие силы в институте. Ведь это и есть атомная энергия, которой еще не владеем. Антивещество? Нет, это еще далеко. Его время не наступило. На это отвлекаться не будем. Новые задачи – радиобиология, прямое преобразование энергии, плазменные двигатели? Будем обсуждать». [336, с. 124–125]

Под «Стариком Исаем» Курчатов, любивший раздавать друзьям и соратникам необидные прозвища, явно имел в виду Исая Израилевича Гуревича, «старика» 1912 года рождения, руководившего лабораторией в ИАЭ и выдвинувшего гипотезу фазовых переходов ядерной материи. «Блестящий Геде» – или правильнее было бы написание «ГэДэ» – тут опять прозвище, данное Игорем Васильевичем одному из действительно блестящих своих учеников и сподвижников Гершу Будкеру: «Господин директор».

И в подобный – пусть в данном случае и несколько художественно воспроизведённый – монолог Курчатова вполне можно верить. Во-первых, он действительно подтверждён дальнейшими событиями, и в той же Дубне открыты десять новых элементов и более четырёх сотен новых изотопов, а в новосибирском Институте ядерной физики и с Будкером, и после Будкера созданы десятки интереснейших установок, включая первые в мире коллайдеры. А во-вторых, Игорь Головин не только многое видел и пережил в работе над Атомным проектом, но и дарил свою книгу коллегам, а не вошедшие в неё эпизоды не стеснялся читать коллегам. И обструкции от них не получал, что говорит о хорошей подлинности его свидетельств.

Все эти преобразования и планы, затевавшиеся Курчатовым после термоядерной бомбы и в особенности после пуска первой атомной электростанции в 1954 году, теперь напрямую касались Анатолия Александрова. После того как в 1955 году Хрущёв распорядился всё же вернуть Петра Капицу к руководству Институтом физических проблем, Курчатов немедленно «поднял» Анатолия Петровича с должности замдиректора ЛИПАНа по научной части, которую он занимал с 1949 года, до поста своего полного заместителя. Правда, по умолчанию подразумевалось, что его сектором будут реакторы (и они с Игорем Васильевичем всё-таки построили в параллель с другими работами материаловедческий котёл РФТ с петлевыми установками), но чем хуже становилось здоровье Бороды, тем больше прерогатив он передавал своему «Анатолиусу». Пока наконец в феврале 1958 года не назначил Александрова первым заместителем директора уже Институт атомной энергии.

А здоровье Курчатова на глазах становилось всё хуже. Нет, они все отнюдь не молодели, да и никто не молодеет после пятидесяти. Но нагрузки, которые принимал на себя Игорь, явно подгрызли у него тот порог, который удерживает человеческое здоровье в относительно стабильном для каждого данного возраста состоянии.

Поначалу Игорь с юмором информировал друзей: «У меня был микрокондрашка!» Это после того, как у него несколько раз появлялось такое сильное головокружение, что приходилось лечь в постель. Не надо медицинского образования, чтобы догадаться: это были спазмы сосудов мозга – первый звоночек будущего инсульта.

Но скоро Курчатов опять был весь в работе. Хотя для его позиции «во главе всего» работа – не совсем верное слово. Его работа – в ответственности. В ответственности за всё. Занимайся он чистой наукой – глядишь, ещё жил бы и жил. Но он могучим своим мозгом держал, как на плечах, именно её – ответственность. За всё. То есть по определению невыносимую.

Вот мозг и начал сгибаться и трещать под этой тяжестью. Вернее, не совсем так. Здоровье начало спотыкаться тогда, когда основная тяжесть была уже позади, когда и дело главное было поставлено на ноги, и угроза главная кончилась на случай, если бы дело на ноги поставлено не было. Словно добежал марафонец до финиша, и после этого ноги его стали подгибаться. С пенсионерами такое многими бывает: вдруг ритм, в котором жил человек, затухает, и организм, перестав слышать