Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

лодке, К-3, что строили по атомному проекту. Как же – удобно ведь: и электричество, вечно дефицитное под водой, на освещение не тратится, и индикация ясная, чёткая. А что она, краска для индикации, из радиоактивного радия-226 сделана, плевать. И что атомщикам нужны чистые данные, сколько фона даёт реактор, – плевать тоже.

Что и было недовольно заявлено устами недавно назначенного главкома ВМФ Горшкова, когда тот увидел во время прохождения по кораблю, как матросы, по жёсткому настоянию научного руководителя проекта, убирают светознаки.

Что же, упрям Сергей Георгиевич, своенравен и авторитарен. К тому же – строевик по военной своей ипостаси, а тут, понимаешь, на его глазах матросики военно-морскую красоту обдирают. А Борис Бутома, недавно занявший высокий в государственной иерархии пост председателя Госкомитета Совета Министров СССР по судостроению, решил немножко подшутить.

И почему, интересно, так много народу тянет подшутить и разыграть друг друга в присутствии Александрова?

И, проходя мимо морячка, который как раз отколупывал светящуюся букву «Т» возле какого-то внутреннего телефона, Бутома поднял кусочек счищенной краски и незаметно сунул Горшкову в карман. Тоже, нашёлся щипач на министерском посту! Но тут, надо сказать, помог: действовал так, будто хотел проиллюстрировать только что высказанную Анатолием Петровичем филиппику против радиоактивных красок.

И при выходе их всех с корабля вдруг звенит звонок и загорается красная лампа сигнализации.

Часовой, что стоял у трапа, в соответствии с инструкцией выбросил свой карабин перед Горшковым, не выпуская его на пирс.

Тот начинает багроветь – для него мир вдруг переворачивается. Часовой объясняет: «Товарищ главнокомандующий, я не могу вас пропустить». Главком вскипел возмущённым разумом: «Почему это?» Морячок, сам напуганный, не нашёл другого ответа как: «Товарищ главнокомандующий, вы – грязный!»

Всё! Мир для товарища главнокомандующего уже не просто перевернулся. Он рассыпался на осколки. Это ведь только профессиональный атомщик в первую очередь поймёт, что «грязный» – значит, в чём-то радиоактивном замазан. Для любого другого «грязный» и есть грязный. Не чистый. И для адмирала в том числе. Для красивого такого, во всём белом и золотом.

А со спасительным в такой ситуации чувством юмора у Сергея Георгиевича Горшкова всегда имелись определённые трения.

От немедленного приказа вывести часового в чисто поле и поставить к стенке спас морячка тот же Бутома. Не нашедшему – слава Богу – сразу слов от возмущения, что его вдруг собственный матрос не пропускает, главкому ВМФ он предъявил тот самый подложенный кусочек буквы «Т». И сказал как бы нейтрально, но всё равно – со значением получилось: «Вот, смотри, это твоя светящаяся буква». И только выбросил бяку в воду, как звонок тревоги затих.

А Горшкову надо отдать должное, и недаром он Анатолию Петровичу симпатичен: после этого случая флот перестал сопротивляться удалению светящихся знаков.

Ну и не только флот. Надо повторно отдать должное и Бурназяну, по чьей инициативе Министерство здравоохранения запретило наконец использование радиоактивных красок в приборах и в наручных часах. Если прежде только атомщики выкидывали везде, куда приходили, все эти светящиеся приборы – частично в собственных интересах, ибо общественность только в них привычно видела радиоактивную угрозу, то теперь этого требовало государство.

И это хорошо ещё, что широкая общественность ничего не знала о той аварии на 817‐м комбинате в 1957 году, когда от перегрева взорвалась ёмкость с высокоактивными отходами и в воздух ушло 20 миллионов кюри. На 350 километров выброс протянулся. И ведь не разгильдяйство какое-то причиной аварии послужило, не нарушение технологий. Просто в надёжном, казалось, хранилище система охлаждения подвела, произошёл саморазогрев высокоактивных масс, испарение остатков воды, осушение отходов и – их взрыв.

Конечно, по методу товарища Сталина можно было найти «фамилию, имя и отчество» этой аварии – и нашли, – но, в сущности, началом всему была ускоренная коррозия, которой просто не ожидали. Дорогая, но – плата за опыт.

Только кому это докажешь? Специалисты в отрасли и так это понимают, а все остальные ничего не знают. Но что-то слышали, что-то напридумывали, что-то извратили, а потому боятся радиоактивности изначально.

Вот как в начале строительства этого ледокола было. Ещё никаких загрузок для реакторов в Ленинград не поставлялось, никаких радиоактивных веществ вообще ещё не было, одно железо на Адмиралтейском заводе только собирали, а врачи начали констатировать у персонала лучевые заболевания! Как, откуда? Непонятно. Пока не сообразил кто-то, что пики заболеваний аккурат на понедельники приходятся. А дисциплина строгая, ответственность большая. Вот и отправлялись работяги, что после выходного не в форме себя чувствовали, превентивно в медсанчасть. Просекли, как перед начальством известную болезнь рабочего класса за неизвестную выдать.

Но интересно, что медики местные на это велись!

При этом большинство людей бесстрашно идёт на рентгеновское просвечивание, которое одно даёт такую же дозу, сколько атомщик на станции получает за год.

Потому Анатолий Петрович даже не обиделся на того же Аветика Бурназяна, который потребовал подписку о том, что при первом выводе реакторов на мощность в Ленинграде городу не будет нанесено какого-либо ущерба. У человека свой долг, он его исполняет.

Чем больше они тогда уделяли внимания предотвращению всех возможных опасностей, тем больше было всяких страховок и перестраховок.

К этому естественным образом вспомнилось, как именно ядерщики, именно их институт, и Игорь Курчатов, да и он сам руку немного приложил, как они создали при ИАЭ радиобиологический отдел для исследований радиации на биологические объекты. А заодно сумели вытащить часть генетики и генетиков из-под парового катка под названием «Трофим Лысенко».

* * *

Да, это была роскошная интрига. После того как усилиями «школы» Лысенко и его лично генетика в СССР была фактически разгромлена на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году, вне науки осталось много грамотных в этой сфере учёных. А им с Курчатовым – и многим ещё уже в их, атомной, сфере, тому же Игорю Тамму, – было ясно, что генетика, в отличие от лысенковской «яровизации», именно наука. Причём очень важная во всех отношениях. Включая прикладное, сельскохозяйственное.

И тогда все как-то собрались и решили создать отдел генетических исследований при ИАЭ.

Ничего в этом, конечно, не понимали, но нужно было спасать хороших учёных, а под атомной крышей эта задача представлялась вполне осуществимой.

Сказано – сделано. В 1957 году в институте Курчатов организует курс лекций по генетике. Начались тихие, прощупывающие контакты с некоторыми из уцелевших – ну, если точно, то не перешедших на сторону Лысенко – генетиков. Конечно, не на тему возрождения их науки – дурных, кто решился бы напрямую бороться с линией Сталина, всех давно повывели. А Лысенко именно Сталина сумел как-то убедить в своей фундаментальной правоте.

Но атомная наука, как и