Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

главком поинтересовался у академика, как он себя чувствует, Александров ответил: «Отлично! Ваши ребята меня так попотчевали, что и сейчас вспоминаю самым добрым словом. Только, может быть, мы немного перенесём совещание?» [318, с. 81–83]

Глава 3

«Ленин» как рубеж

Как же всё-таки приятно это – пройтись по улицам близкого сердцу Ленинграда, залечившего раны войны. Он вновь стал городом-картинкой, городом-историей. Городом-империей, сколь бы дерзко ни звучало это при власти Советов. Из того хмурого и словно окаменевшего с винтовкой в руках бойца в серой шинели вечных зимних сумерек он преобразился… нет, не в девушку в лёгком летнем платье, что разлетаются по проспектам и набережным, как парашютики одуванчиков. Да ещё и эти юбочки колокольчиками под невесомыми талиями – ишь ты, славное какое модное увлечение побежало по прекрасной половине молодёжи.

Но всё же – нет, слишком солиден Ленинград для такого сравнения. Слишком монументален.

Так и не найдя верного сравнения – впрочем, не особенно и старался, он же физик, а не литератор, – Анатолий Петрович Александров откинулся на спинку автомобильного сидения. Да, это наверняка было бы непозволительно приятно – прогуляться по Ленинграду просто так. Как тогда, в молодости, с ребятами, с Пашей Кобеко, так безвременно умершем в 1954 году. Или с Игорем Курчатовым, ушедшим только что, в феврале. Оставив саднящую рану в душах всех, кто знал и любил его.

Но обстоятельства таковы, что главным сейчас было именно слово «непозволительно». И не в секретности дело, хотя и она присутствует. И «духи» – вот они, бдят и охраняют. Нет, необходимо поскорее успеть в Кронштадт, где на атомном ледоколе «Ленин» закончены ремонтные работы по недостаткам и неполадкам, замеченным за четыре месяца опытной эксплуатации. И нужно проводить корабль в его уже по-настоящему самостоятельный путь – в порт приписки Мурманск…

И как неправильно и больно, что нет здесь Игоря! Что не увидит он первого настоящего выхода в море своего детища. А ведь это тоже было его детище. Такое же, как Бомба, как реакторы, как атомная электростанция в Обнинске, как подводные лодки с атомным котлом. Ведь кто бы ни был их непосредственным научным руководителем – отцом всего этого был он…

И идея атомного ледокола была высказана им. Когда это было? Да, точно, в 1952 году, когда Борода приехал в больницу, где Александров лежал с простреленной собственноручно же, на охоте, ногою. Речь шла вообще о начале новой большой работы – создании атомных установок для кораблей и о том, что имеется намерение назначить Анатолиуса научным руководителем этих разработок.

Понятно, что в основном всё вертелось вокруг подводных лодок – самолёты и ракеты с атомной энергоустановкой шли всё же «вторым номером», на более дальнюю перспективу. Но тогда же Игорь высказал мысль, что атомные установки будут экономически выгоднее всего (военную тему пока оставляем в стороне) там, где суда долго работают в море. Или они в принципе трудятся далеко от портов, особенно своих.

Какие это суда? Совершенно верно: ледоколы в Арктике и суда-базы рыболовецких и китобойных флотилий. И именно им атомная энергетика на борту обеспечит длительную автономность. А на ещё более дальнюю перспективу обрисовали они с Игорем сами себе плавучие атомные электростанции для отдалённых северных районов, куда никакую ЛЭП не дотащишь, а если и дотащишь, то вышки с проводами по цене золота окажутся. Ведь в принципе нет особой разницы, даёт ли реактор ток электродвигателям корабля или же наземным сетям, – дело лишь в правильном соединении сетей.

Вариант с судами-«матками» для китобоев и рыболовов пришлось оставить. Если бы с радиацией штуки не были бы так плохи, можно было бы сказать, что сам же Курчатов и породил могильщика этой идеи. Им стал Аветик Бурназян.

Сначала по инициативе руководителя Лаборатории № 2 была создана лаборатория, которая стала изучать биологическое действие радиации. Затем она переросла в Институт биофизики Минздрава, который переехал с Малой Пироговской на Живописную улицу, недалеко от ЛИПАНа. Во всяком случае, от одной остановки 21‐го трамвая расходились сотрудники туда и туда мимо пустырей и колхозных полей, засеянных картошкой и капустой.

Тот же Игорь и подкинул идею перебазирования профильного для них института поближе. Ну и как бы в знак признательности Всесоюзному институту экспериментальной медицины, недостроенные площади которого достались Лаборатории № 2. Перевести куда-то воинскую часть и на её месте разместить базовую для биофизиков радиологическую больницу № 6 – с возможностями и правами Первого главного управления это было нетрудно.

Но вот директор Института биофизики и бывший завотделом биофизики и фотобиологии ВИЭМ академик Глеб Михайлович Франк ответил на такую заботу чёрной «неблагодарностью». В жирных кавычках, конечно же. Вступив в сговор с начальником отдела медико-санитарной службы ПГУ Аветиком Бурназяном, стал соорганизатором Государственной службы радиационной безопасности.

Практически мгновенно под руководством Бурназяна, который возглавил это учреждение, стали при всех промышленных, конструкторских и научных объектах атомной отрасли создаваться медико-санитарные части с сильными радиологическими отделениями. А также специализированные поликлиники и больницы, санатории и дома отдыха. Логично после этого было создание в августе 1947 года при Министерстве здравоохранения СССР Третьего главного управления, которое должно было заниматься разработкой научно обоснованных норм радиационной безопасности.

Вот они и разработали. Да так, что в России оказались едва ли не самые строгие в мире нормы и правила радиационной безопасности. И Минздрав, и персонально возглавивший Третье главное его управление и ставший заместителем министра А.И. Бурназян наложили, по сути, вето на то, чтобы рыба для советских людей первично обрабатывалась и заготавливалась в условиях возможной радиоактивной загрязнённости из-за утечек в реакторном хозяйстве рыболовецкой базы.

А с другой стороны, всё правильно сделали. И, так сказать, стратегически: в отрасли крайне необходим такой внешний контроль над дисциплиной по радиоактивности, не то с нашим традиционным отношением к инструкциям полстраны будет фонить, как Челябинск-40. И тактически: жесточайшие меры против утечек закладываются изначально во все проекты и работы. А то ведь вспомнить страшно, как в своё время урановые блочки на руках переносили…

А.И. Бурназян.

Из открытых источников

Так что правильно Минздрав сделал, что похоронил проект атомной «матки» для рыбацких флотилий. А уж что запретил все эти часы и приборы со светящимися циферблатами – вообще величайшая заслуга. Вкупе с тем безвестным матросиком, что невольно помог сломить упрямых моряков, остановив как-то самого своего главкома.

Анатолий Петрович не раз вспоминал эту знаменитую в узких кругах историю. Мореманы, заразы такие, до последнего сопротивлялись требованиям снять все светознаки на той первой