Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

После подписания рамочного документа «Партнёрства» важнейшая тема отношений Россия — НАТО свелась к лицемерной болтовне с обеих сторон. Дипломатические любезности, особенно на саммитах Билл — Борис, использовались для прикрытия расхождений в реальной политике и были адресованы внутреннему потребителю. Так продолжалось и при Евгении Примакове и Мадлен Олбрайт, которые пришли на смену Кристоферу и мне. Двадцать седьмого мая 1997 года к соглашению о «Партнёрстве», которое выполнялось так же неохотно, как и подписывалось, был добавлен «Основополагающий акт» между НАТО и Россией. После возвращения с пышной церемонии подписания на саммите НАТО Борис Ельцин в своём радиообращении к россиянам назвал подписанный акт попыткой «минимизировать негативные последствия расширения НАТО». На мой взгляд, этот новый документ выглядел скорее как основополагающий акт управляемой враждебности, а не сотрудничества.

Тогда же, в 1995 году, события в Боснии опять выдвинулись на первый план.

Массовые убийства в Сараеве и потворство Ельцина

В начале 1995 года Контактная группа по Боснии предложила модернизированный план для мирных переговоров. Боснийские сербы его отвергли и атаковали зоны, которые находились под защитой ООН. В ответ НАТО в конце мая нанесла очередные воздушные удары. Но когда сотни мирных жителей-мусульман и даже миротворцы ООН были взяты боснийскими сербами в заложники и использованы в качестве щита, НАТО была вынуждена приостановить бомбежки. Политическая позиция европейских стран по отношению к боснийским сербам резко ужесточилась.

Несомненно, сербские экстремисты надеялись на защиту от возмездия со стороны своих «православных братьев». Имелись многочисленные доказательства того, что не только послания и посланцы, но и военное снаряжение направлялось за моей спиной в Сербию и Боснию различными нетрадиционными способами. Оглядываясь назад, я склонен думать, что Ельцин, по крайней мере, был в курсе этих «гибридных» операций и, вероятно, разрешал их проведение при условии, что они остаются тайными. Путин, придя к власти, продолжил и расширил такой вид вмешательства.

Как сербские, так и российские «ястребы» считали дни до момента, когда Москва отбросит прозападную внешнюю политику и твёрдо выступит против американской и натовской стратегии доминирования на Балканах и в мире.

* * *

Несмотря на это, до середины лета 1995 года мне удавалось поддерживать у Милошевича конструктивный настрой. Он продолжал блокаду боснийских сербов, что сдерживало их агрессию. Это усиливало нашу роль в международной Контактной группе по Боснии и в европейской политике в целом, и я старался выжать из этого максимум пользы для продолжения прозападной политической линии.

Пик моих усилий пришёлся на начало июня, когда я встретился в Лондоне с премьер-министром Великобритании Джоном Мэйджором и министром иностранных дел Дугласом Хердом. Они согласились вернуться к идее фундаментального соглашения по НАТО. Херд также подчеркнул необходимость для России и Запада работать вместе в Боснии, потому что надежды добиться успеха поодиночке не было. Он считал, что России и НАТО необходим консультационный механизм, который позволял бы не только информировать друг друга, но и тесно сотрудничать в сфере безопасности — речь шла уже не только о Боснии.

Когда мы встретились с президентом, я изложил суть разговоров в Лондоне и понял, что мои старания не произвели никакого впечатления. Тем не менее я упрямо продолжал убеждать его в правильности своей линии. Напрасно. Не сработал даже такой аргумент: альтернативой «лондонскому варианту» — убеждал я его — будет конфронтация с НАТО и её потенциальными новыми членами, то есть большинством восточноевропейских стран.

В конце концов вялая реакция президента заставила меня использовать самый прямолинейный довод. Я сказал, что Россия в любом случае не сможет блокировать расширение и, попав в изоляцию, ничего не выиграет, а потерять может многое. Последующее за этим национальное унижение — сказал я президенту — будет использовано националистами и прочими «ястребами» для усиления своих позиций. Это — подчеркнул я — не может быть приемлемо для первого избранного президента России, которого эти политические силы всегда будут ненавидеть как разрушителя советской империи. Они просто воспользуются уступками, поаплодируют развороту в политике и продолжат бороться за реванш.

Похоже, президент был огорошен моим агрессивным тоном. Перехватив его встревоженный взгляд, я закончил на более дипломатичной ноте.

Резюмируя, напомнил, что через несколько дней состоится саммит «Большой семёрки» в Галифаксе и позитивный диалог о будущем отношений Россия — НАТО поможет ему больше, чем открытая конфронтация с западными странами.

— Возможно, вы правы, — сказал Ельцин, — но нам обоим было бы хорошо выслушать и другие мнения при подготовке к встрече в Галифаксе. Приходите завтра в 11 утра на мою встречу с членами Президентского совета. Мои помощники говорят, что есть важные свежие идеи.

По сути, совещание с членами президентского совета было повторением заседания Совета безопасности, которое состоялось 24 мая. Андраник Мигранян был основным докладчиком. То, что помощники Ельцина выбрали такого человека мне в оппоненты, само по себе говорило о настроениях, царящих в Кремле. Мигранян высказал мнение, что Россия совершила большую ошибку, присоединившись к «Партнёрству». Его аргументы: это не остановило расширение альянса — раз, НАТО создаёт силы быстрого развёртывания для использования в бывшей Югославии в обход Совета Безопасности ООН — два, США нанесли воздушные удары без консультаций с Россией — три. Мигранян раскритиковал мое заявление, в котором я допускал, что российские войска могут присоединиться к силам быстрого реагирования в бывшей Югославии.

— Возможно, мне теперь придётся дезавуировать это заявление в Галифаксе. Я скажу, что мы против оказания давления через использование силы! — воскликнул Ельцин, глядя на Миграняна, и немедленно добавил, повернувшись ко мне. — Наша позиция по Боснии остаётся неизменной.

Президент жёстко обошёлся со мной, сыграв на публику, и из-за этого я чуть было не взорвался. При этом он ясно давал мне понять, что в действительности не собирается ничего менять, по крайней мере в ближайшее время, подчёркнуто подтвердив ранее одобренную позицию. А она, как мы оба знали, не исключала возможности участия России в международных силах в Боснии, поскольку это была единственная альтернатива полному исключению из важнейшего политического процесса в Европе.

— Мы проанализируем ситуацию и только потом примем решение, — сказал я спокойно.

После ещё целого ряда нападок Миграняна Ельцин объявил заседание закрытым. Затем он обратился ко мне в обычной деловой манере с вопросом, нет ли каких-нибудь новостей, необходимых ему для подготовки к Галифаксу.

Прежде чем я успел ответить, он добавил:

— Я разочарован этим заседанием. Они надоели мне и, честно говоря, стали раздражать. На самом деле, у них никаких свежих идей, ничего подходящего для предстоящей встречи. Разве нет?

— Это была не моя идея пригласить их, — сухо ответил я. — Как вы