Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

над этим, я подумал: почему бы мне не сыграть по новым правилам, уже не как герой-одиночка, а как командный игрок? И покинуть команду только в том случае, если произойдёт окончательный возврат к советской модели?

Я задавал себе эти вопросы и старался быть честным с самим собой. Я внутренне признавал, что хочу сохранить комфортное положение в президентском окружении, и не обманывался, понимая, что скорее всего, мне не удастся воспользоваться им для изменения негативного тренда во внешней политике.

Часть третья. Движение вниз 1994-1996

Глава 10

Шоу Билла и Бориса

Интригующие предложения

Натовская повестка доминировала и в 1995 году. Уроки из драматичных столкновений с нашими западными партнёрами — моего в Брюсселе и ельцинского в Праге — оказались противоречивыми.

В начале января 1995 года российская пресса была полна пессимизма по поводу будущего взаимоотношений России и НАТО. Только немногие комментаторы в «Коммерсанте» и «Известиях» выражали сожаление по поводу разлада и призывали Россию попытаться сделать свой шаг навстречу альянсу, потому что НАТО — хоть и сложный, но ценный стратегический партнёр. Это соответствовало моей оценке и вселяло надежду. Однако в целом общественное мнение смещалось в противоположном направлении.

Антинатовские настроения доминировали не только в публичной сфере, но и в кремлёвских кабинетах. Силовые ведомства начали переписывать свои оперативные и долгосрочные планы, исходя из предположения, что США и НАТО представляют собой перманентную угрозу — взгляд, хорошо знакомый с советских времён.

Эта политическая динамика не ускользнула от внимания западных обозревателей. Третьего января 1995 года Джон Торнхилл написал в авторитетной The Financial Times: «Политические настроения в Москве заметно поменялись за последние недели. Президент Борис Ельцин становится всё более изолированным и непопулярным, он отдалился от своих бывших либеральных сторонников и всё больше полагается на администрацию и „силовых министров“ — обороны, внутренних дел и безопасности».

Между тем главы силовых ведомств, большинство президентских советников и члены Президентского совета пугали Ельцина тем, что разъярённый электорат проголосует на думских выборах в декабре и на президентских в июне за оппонентов Кремля.

В Америке российский отказ от присоединения к программе «Партнёрство во имя мира» был расценен как поражение американской дипломатии, и Вашингтон хотел отыграться. В начале 1995 года США сделали предложение: американцы не будут делать никаких публичных шагов к расширению НАТО до президентских выборов в России. В обмен на это и, возможно, на некоторые другие уступки, Россия должна подписать программу «Партнёрство во имя мира». Началась торговля. Ельцин хотел получить хорошую цену за подписание документа. Его позиция была более выгодной, чем позиция Клинтона. Американцам присоединение России к «Партнёрству» нужно было немедленно, а до президентских выборов в России было ещё полтора года.

Я был поражён тем, что базарная торговля о времени присоединения России к «Партнёрству» заменила обсуждение важнейшего вопроса по существу. Окончательное решение теперь зависело не от осознания национальных интересов страны, а от расчётов Ельцина как политика, подыгрывающего националистам в отчаянной борьбе с коммунистами продлить свою власть.

С этого момента для меня вопрос об отставке был решён. Оставалось понять, как и когда. Я хотел сделать свою отставку политически значимой, публичным актом несогласия и протеста против поворота Кремля от сотрудничества к враждебности по отношению к Западу. И стал искать подходящий момент, чтобы мой шаг привлёк наибольшее внимание.

Однако два неожиданных предложения, от которых я не мог отказаться, помешали моей немедленной отставке. Одно было от Ельцина, другое — от Соединённых Штатов.

Ельцин сделал предложение во время нашего перелёта из Псковской области в Москву. Мы обсуждали внутреннюю политику, в которой всё большее влияние приобретали националисты и коммунисты. Демократы тем временем вели себя сдержанно, выжидая, пока Ельцин решит, будет ли он баллотироваться на следующих президентских выборах. Ельцин тянул, а мы теряли динамизм и привлекательность. Осторожно подведя разговор к избирательной кампании, я предложил назначить её руководителем кого-то из близких помощников президента. Ельцин обдумал мои слова, затем сказал:

— Вы знаете, что я не хотел избираться на новый срок. Нужен кто-то помоложе, со свежим умом…

Я узнал традиционный аппаратный стиль — Сталин и другие советские лидеры использовали этот приём, чтобы проверить лояльность своих помощников.

— Однако вы правы: борьба будет тяжёлая, и никто их тех, кому я могу доверять, не сможет победить. Люди вроде Немцова или Явлинского всё ещё слишком молоды и неопытны, чтобы переиграть старых волков типа Зюганова и Жириновского.

Он вздохнул и снова сделал паузу.

Я удержался от возражений, которые уже готовы были вырваться наружу. Те, кого он назвал, были молодыми, но уже опытными политиками, к тому же этот ряд можно было бы продолжить. Почему не дать другим политикам демократического толка шанс? Но я трусливо сказал:

— Я не вижу альтернативы вашей кандидатуре.

— Вы профессионал, Андрей Владимирович, во всём, что вы делаете. Почему бы вам не возглавить мою кампанию? На предварительном этапе вы можете сочетать это с работой в МИДе, а когда стартует официальная кампания, в феврале-марте следующего года, мы посмотрим, как это лучше сделать.

Меня приятно удивило это предложение, и я пообещал сделать всё возможное, чтобы не подвести президента. Я старался успокоить свою совесть, рассуждая, что, возможно, это назначение позволит мне возродить демократическую повестку предыдущей избирательной кампании Ельцина. Окружение Ельцина противилось такому подходу, и, наверное, поэтому президент избегал обсуждать политическую направленность кампании, считая это преждевременным. В целом моя активность в этой новой сфере ответственности была встречена без энтузиазма.

Однако была ещё одна важная причина, чтобы остаться на посту министра иностранных дел на весь 1995 год. Она возникла в виде неожиданного предложения от Уоррена Кристофера.

Запоздалое предложение

Я встретился с Кристофером в начале января 1995 года в Женеве, и у меня создалось впечатление, что он, наконец-то, готов серьёзно отнестись к моей озабоченности по поводу взаимоотношений России и НАТО. Мы согласились начать предварительный диалог о стратегическом партнёрстве, которое могло бы перерасти в настоящий альянс,

устойчивый к политическим штормам. Такой союз позволил бы сделать расширение НАТО не только приемлемым, но и желательным для России. В этом новом уравнении каждый очередной член НАТО становился бы новым союзником не только для Запада, но и для России. Я с радостью сообщил Ельцину об этом благоприятном повороте событий. Его реакция оказалась сдержанной и даже скептической. Тем не менее он согласился, что нам не следует отказываться от возможности испытать добрую волю американцев, и поручил мне проработать конкретное предложение, согласованное с министерством