Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

Меня раздирали противоположные чувства. Моя популярность в глазах российского общественного мнения резко выросла бы, если бы, воспользовавшись правом вето, я преподал американцам урок, которого они заслуживали. Но драматический разрыв с Вашингтоном по такому чувствительному вопросу, как Ирак, несомненно, сыграл бы на руку антизападным силам в России, которые мечтали о возрождении альянсов советского типа с Ираком и другими диктаторскими режимами на антизападной платформе. Не мог я оставить без внимания и желание кувейтцев, которые просили меня способствовать принятию резолюции, несмотря на грубость американцев. Они зависели от американской помощи и не хотели ставить её получение под угрозу из-за дипломатических споров.

Непосредственно перед вылетом в Нью-Йорк я послал Сергею Лаврову указание проголосовать за резолюцию. Лавров был одарённым дипломатом, которого я сначала назначил своим заместителем, а позже перевёл по его просьбе в ООН. За несколько часов до голосования ему удалось с помощью пары поправок существенно улучшить резолюцию. Из почти истеричного, воинственного манифеста она превратилась в более сбалансированный документ, предостерегавший Ирак от провокаций и перечислявший условия для продолжения мирного процесса. В документе отмечалось объявленное признание Кувейта, но указывалось: чтобы быть юридически обязывающим, оно должно быть ратифицировано иракским парламентом.

На нашей второй встрече несколько недель спустя Хусейн был настроен на сотрудничество в меньшей степени. Он был разочарован тем, что ООН не отметила его признание Кувейта, а он считал это фундаментальным разворотом в своей политике. Тем не менее я убедил его не отказываться от нового курса и сделать ещё одну попытку преодолеть накопившееся недоверие некоторых членов ООН. Так, он выполнил своё обещание и завершил процесс признания Кувейта суверенным государством.

Соответствующее решение было принято иракским парламентом. Чтобы эта процедура не выглядела пустой формальностью, он попросил меня выступить перед депутатами, что я и сделал. Это был, конечно, спектакль. Некоторые депутаты для проформы даже выражали определённые сомнения, несмотря на то, что решение уже было принято национальным лидером. После ратификации Хусейн согласился сделать ещё один шаг и образовать международную экспертную группу для розыска кувейтских военнопленных, пропавших без вести после вторжения 1990 года. Мне было трудно объяснить ему важность этой гуманитарной проблемы. Казалось, он был изумлён, что кого-то может действительно заботить судьба обычных людей.

И всё-таки американцы отказались включить в следующую резолюцию ООН даже намёк на ослабление санкций в ответ на эти позитивные шаги.

По информации нашего посольства, психологически Саддам вернулся к прежней позиции. Россия, сказал он, сделала всё, что могла. Но как он и предвидел, американцы не согласятся ни на что, кроме унижения Ирака и его лидера. Подобное мировоззрение, скроенное из многочисленных клише, было мне знакомо по встречам с сербскими и русскими националистами.

Российская пресса, с одной стороны, аплодировала нашим смелым дипломатическим шагам, но, с другой, соглашалась с Хусейном, утверждавшим, что наряду с Ираком унизить хотят и Россию. В этом контексте во многих комментариях упоминалась торговля американцев с Северной Кореей. Американцы, напомню, цинично требовали, чтобы международный консорциум купил ядерный реактор американского производства для установки в этой стране в нарушение условий Договора о ядерном нераспространении и механизма его мониторинга со стороны МАГАТЭ. При этом Вашингтон громогласно возражал против поставки Россией похожего реактора Ирану, полноправному члену Договора о нераспространении и МАГАТЭ.

Что касается Мадлен Олбрайт, она была повышена до должности государственного секретаря и позже две её фотографии обошли почти все российские СМИ. Одна была сделана во время визита Олбрайт в Северную Корею, вторая — во время её танца с Примаковым в зале ООН, где она пела что-то вроде «расширение НАТО», а он — «нерасшире-ние».

Перед лицом осознанной американской враждебности вести дальнейшие переговоры было бы слишком обременительно. Российское общественное мнение поддалось антиамериканским настроениям. Отношение к Ираку всё чаще подчинялось советскому принципу: враг Америки — наш друг.

По этой причине я ослабил отношения с Саддамом. Мы больше никогда не встречались. Он снова стал вести себя с ООН вызывающе, но не отменил признание Кувейта и никогда больше не угрожал этой стране. Одно это доказывает, что летал я к нему не зря.

Даже сегодня я считаю, что Вашингтон продемонстрировал отсутствие стратегического видения и политического мужества и упустил историческую возможность изменить свою игру с одной из важнейших стран Ближнего Востока. Если бы США использовали этот потенциал, вероятно, не было бы дорогостоящего, затянувшегося и, в некоторых отношениях, катастрофического американского вторжения в Ирак десятилетие спустя. На этом перепутье, к несчастью, Вашингтон продемонстрировал такой же базовый подход, как и с Россией по проблеме расширения НАТО.

Холодный мир

Промежуточные выборы в США в ноябре 1994 года помогли Москве прояснить, какое влияние на Россию оказывает борьба за власть в США. Мы с растущей озабоченностью наблюдали, как администрация Клинтона уступала влиянию республиканцев. Они, как известно, завоевали места в Конгрессе на платформе, включавшей в себя скорейшее расширение НАТО и снятие эмбарго на поставку вооружений в Боснию.

Тем не менее я приветствовал возвращение республиканцев, помня о работе с командой Буша — Бейкера и статью в The New York Times 37-го президента Никсона. В ней Никсон призывал Соединённые Штаты быть откровенными с Россией, вместо того чтобы пытаться утопить различия в бокалах шампанского на «благодушных» саммитах. Однако администрация Клинтона продолжила избегать неприятного тет-а-тет с Кремлём, одновременно ужесточая свои позиции под давлением Конгресса.

Момент истины наступил в декабре. Сначала Контактная группа по Боснии узнала, что США, поменяв свою позицию, снова пытались продавить снятие оружейного эмбарго для Боснии. Мы и европейцы рассматривали это как опасный авантюризм, наносящий ущерб перспективной совместной работе. В Кремле в те дни часто задавались вопросом: почему только Соединённым Штатам позволено улаживать свои внутриполитические трудности за счёт других стран? Меня глубоко беспокоило, что может последовать за этим. Мы в России испытывали не меньшее давление со стороны думы, но мы не меняли курс.

Второй сюрприз ожидал меня в Брюсселе на сессии министров иностранных дел стран — членов НАТО. Я был приглашён туда, чтобы подписать документ о полном присоединении России к программе «Партнёрство во имя мира» (в июне я подписал только короткое заявление по этому поводу, потому что полностью программа подлежала дальнейшей разработке экспертами). Дипломаты в Брюсселе и в других европейских столицах открыто говорили о глубоких разногласиях внутри альянса по вопросам Боснии и будущего НАТО. Когда оставалось всего несколько дней до подписания «Партнёрства», мной стали овладевать растущие опасения относительно судьбы этого документа.

Незадолго до начала сессии американская сторона проинформировала российских дипломатов, что конкретные формулировки натовского коммюнике будут доступны