Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

существующих границах, сняв, таким образом, не только непосредственное военное давление на эту страну, но также и главный иракский политический и юридический предлог для нападения на неё в будущем. Это стало бы поворотным пунктом в политике Ирака по отношению к Кувейту и важным шагом к выполнению резолюций ООН, открывающим путь к частичному снятию санкций.

Президенту понравилась эта идея, но он спросил, не слишком ли много мы просим. Я ответил, что мы должны применить все наши средства. Я готов лететь на встречу с Саддамом и доставить личное послание президента России с просьбой к президенту Ирака сделать важный шаг к миру. Это будет первый визит высшего официального лица страны — члена Совета Безопасности ООН за долгие годы. Мой план можно было осуществить только в том случае, если бы Хусейн лично гарантировал, что он выполнит свою часть в достижении компромисса. Тарик Азиз, которому мы позволили совершить секретный визит в Санкт-Петербург, дал нам такое поручительство.

Через несколько часов мы проинформировали Совет Безопасности ООН о моём намерении лететь в Багдад. Мне нужно было для этого специальное разрешение, так как аэропорт не функционировал из-за санкций. После закрытого заседания Совбеза, на котором постпред России при ООН Сергей Лавров изложил наш план, председатель СБ, британский посол при ООН Дэвид Хэннэй сделал заявление, публично поддержав нашу инициативу. Я сообщил о ней по телефону Уоррену Кристоферу, а Ельцин позвонил Клинтону. Они оба удивились, но пожелали нам удачи.

— Андрей, — сказал Кристофер, — я желаю тебе успеха, но разве можно верить такому человеку?

— Дело не в доверии, — сказал я, — а в веских доказательствах и проверяемых действиях: отвод войск, публичное и обязывающее признание Кувейта, продолжение сотрудничества с наблюдателями ООН.

Арафат был козырной картой в моих переговорах с Милошевичем. Она могла сыграть и с Хусейном. У них было много общего. И тот и другой прикрывали своё диктаторское правление националистической демагогией, но были загнаны в угол сильным международным давлением. Больше всего и Милошевич, и Хусейн хотели сохранить свою власть. А значит — рассуждал я — их должен вдохновить пример Арафата, который сменил образ международного разбойника на образ миротворца и сохранил свои позиции. С такими мыслями и надеждами я прилетел в Багдад. Переговоры шли ожидаемо тяжело.

В моём разговоре с Саддамом был один момент, когда у меня появилось ощущение дежавю, но оно было связано не с Милошевичем, а с последним таджикским коммунистическим боссом. Хусейн тоже заявил мне, что его возможные уступки могут касаться только внешней политики. «Вы все думаете, что мой железный кулак можно заменить на демократию, только потому, что вы не знаете Ирак. Страну разорвут на части соперничающие племенные и религиозные группы и иностранные силы». Имея за плечами опыт Таджикистана, я предпочёл не спорить на эту тему и вернуться к внешней политике.

Требования ООН, объяснил я, были просто стандартными нормами, применимыми к любой стране. Старый друг Ирака Россия, великая держава и постоянный член Совета Безопасности ООН, поможет сделать так, чтобы выполнение этих требований выглядело не как поражение, а как достижение разумного политика. Мы будем надеяться, что богатый нефтью Ирак станет ключевым игроком в мировой экономике и ближневосточной политике так же, как его конкурент Саудовская Аравия, подчеркнул я.

Поначалу Саддам слушал меня с лёгкой саркастической улыбкой, но скоро она сменилась выражением реального интереса, и он движением руки попросил удалиться своих помощников. Язык тела выдавал в нём эмоционального и, возможно, нестабильного человека, а не указывал, как мне виделось раньше, на то, что передо мной уверенный лидер. В конце нашего разговора он позвал своих советников и снова вернулся в тот образ, который был воплощён в золотой статуе в центре иракской столицы. Он поручил советникам подготовить коммюнике о том, что после встречи с министром иностранных дел России и получения письма от российского президента президент Ирака приказывает своим войскам завершить отход на исходные позиции. Он также принял историческое решение признать Кувейт и его международные границы. Все эти решения — подчеркнул Хусейн — были приняты в ответ на продиктованную доброй волей просьбу России, давнего друга Ирака.

Коммюнике было воспринято Вашингтоном как почти оскорбительное. Клинтон и Кристофер сначала пытались утверждать, что они не были проинформированы о моей поездке и её целях. Затем Пентагон выразил сомнение в том, что иракские войска отведены, но через несколько часов неохотно признал этот факт. Наконец, Вашингтон намекнул, что коммюнике было плохо составлено, потому что указывало на возможность снятия санкций, таким образом «вознаграждая агрессора».

Я выступил с публичным опровержением, указав, что торопливая негативная реакция с трудом совместима с партнёрством. Я также заявил, что претензии на то, что Вашингтон не был извещён, не соответствуют фактам и что указание в коммюнике на возможность снятия санкций было не более чем повторением тех же самых резолюций, одобренных с участием США. Российская пресса была полна комментариев о том, что Клинтон позавидовал дипломатическому успеху России, возможность которого он недооценил, когда давал согласие на мою поездку. Ельцин, с которым я созванивался каждые несколько часов, разделял эту точку зрения. Действительно, Клинтон, похоже, чувствовал, что у него украли возможность заработать очки в роли решительного главнокомандующего накануне выборов в Конгресс США. А для него это было очень важно, так как лидеры республиканцев, и среди них герой Второй мировой войны Боб Доул, умело спекулировали на его неоднократных отсрочках от воинского призыва во времена Вьетнамской войны.

Власти Кувейта, куда я прилетел из Багдада, приветствовали результаты моей миссии. В отличие от американцев, они сразу оценили признание суверенитета Кувейта как жизненно важное для мирного будущего своей страны. Реакция США вызвала в Кувейте растерянность. Власти страны не хотели быть замешанными в споры между великими державами.

Между тем ситуация в ООН оставалась для нас сложной. Представитель США Мадлен Олбрайт настаивала на немедленном голосовании в Совете Безопасности по Ираку, не дожидаясь моего возвращения из зоны конфликта, которое могло занять двенадцать часов. Олбрайт хотела занять должность Кристофера и сыграть роль «железной леди». В результате мы могли потерять возможность изменить агрессивное поведение Саддама мирным путем. К тому же поспешное голосование было бы демонстрацией неуважения к России, которая хотела и могла играть позитивную роль на Ближнем Востоке. Я серьёзно рассматривал возможность наложить вето на проект и настаивать на голосовании только после того, как у меня появится возможность выступить на Совете Безопасности в рамках обычной дипломатической процедуры. О чём и сообщил Ельцину. После обсуждения нескольких сценариев он сказал, что оставляет решение