Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

до того, как арабы открыли способ дистилляции алкоголя, крепкий чай (вот именно такой чай – чифир) употреблялся в качестве веселящего напитка. Секрет этот знали древние греки, семиты, сирийские племена, а также народы Малой Азии и Дальнего Востока… С течением времени секрет чифира в большинстве стран утратился, забылся; веселящий этот напиток сменился новыми… сохранился он только в Евразии и на северных окраинах материка. Здесь им и поныне пользуются охотники, оленеводы, золотоискатели и погонщики собачьих упряжек. Пользуются не зря, не случайно! В условиях севера чифир, по сути дела, незаменим. Он греет лучше всякого спирта. Спасаться спиртом от холода опасно, алкоголь коварен. Это знает любой северянин. Выпивка бодрит лишь вначале, а затем расслабляет, затуманивает и валит с ног.

Нет, чифир в этом смысле куда надежнее и вернее! Он поддерживает в пути и на привале. Он помогает коротать в тайге томительные долгие ночи. Веселит усталых людей – будоражит их и побуждает к долгим беседам. Потому-то он так и популярен на востоке страны. И не только среди туземцев, но и среди пестрого населения арктических лагерей.

Особенно много чифиристов среди блатных. Напиток этот является для них как бы своеобразным наркотиком. Его пьют с наслаждением, смакуя каждый глоток. Пьют обычно не с сахаром, а с солью. Еще лучше годится здесь копченая рыбка. Если добавить к этому хорошую крепкую папиросу, то получается неплохой букет!

Этот букет, конечно же, способен оценить не каждый; тут нужен знаток, нужен истинный любитель.

Такими вот знатоками были почти все мои приятели, в том числе и Девка, и Рыжий. Да и сам я тоже понимал в этом деле – любил посидеть, подумать над кружкой горячего чифирка.

И теперь, расположившись на нарах, я неспешно цедил сквозь зубы густую пахучую влагу. Смаковал ее. Закусывал копченой рыбкой. Дымил папиросами – хорошими и крепкими, добытыми вместе с закуской у поваров на итээровской кухне.

И молчал. Упорно молчал, несмотря на то что мог бы при желании рассказать ребятам немало интересного…

Мог бы открыть им всю правду и объяснить, каким образом удалось Ленину обрести свой опиум.

Он получил его честно; он никого не обманул и не предал! Злополучный этот флакон с лекарствами передал ему Сема Реутский. Перед отъездом Сема все-таки успел заскочить в карцер. И я был свидетелем этому. В то самое утро я успел побывать в больничном бараке…

Я оказался там совершенно случайно; проходил мимо и вспомнил вдруг о Лешем. И тотчас решил его навестить. Леший помещался в отдельной палате, в самом конце коридора. И первое, что ощутил я, проникнув туда, был запах. Тошнотворный запах дерьма. Сокрушительный и едкий аммиачный смрад.

Крепко зажимая нос ладонью, переступил я порог и увидел Лешего. Он сидел в углу на краешке низкого дощатого топчана. Темное, изрытое глубокими морщинами лицо его было опущено, кисти рук безвольно свисали промеж расставленных колен.

Я окликнул его раз и другой, но он не ответил, не шевельнулся, только чуть покосился на меня из-под нависших бровей, сверкнул белками и погасил взгляд.

В комнате было полутемно; сквозь зарешеченное окошко сочилась белесоватая сумеречь, клубилась у стен и размывала, затуманивала очертания предметов. Я не разглядел, не приметил деталей. Но общий вид помещения и фигура Лешего (сгорбленная его поза, его немота, его запекшееся темное лицо) и, главное, чудовищный, невыносимый запах – все это запомнилось мне надолго.

По сей день стоит только подумать об этом, на мгновение углубиться в былое, и сразу же передо мною возникает больничная палата, силуэт Лешего, смрадный, мерзостный полумрак…

Вот так, с перехваченной глоткой, пошатываясь и почти не дыша, выбрался я тогда в коридор. Торопливо закурил. И, удрученный, двинулся к выходу.

И у самых дверей – лицом к лицу – столкнулся с Семой Реутским.

Внимательно посмотрев на меня, Сема спросил:

– Что с тобою, старик?

– Да понимаешь, – пробормотал я, задыхаясь, – я сейчас у Лешего был…

– Ах, у психа! – Он усмехнулся. – Ну и как? Сбежал, я вижу, не выдержал?

– Поневоле сбежишь, – ответил я. – Не представляю, как он там сидит. Как выдерживает?.. Ведь задохнуться можно! Послушай. – Я взял его за рукав. – Почему?..

– Ну, как почему? – Сема пожал плечами. – Как почему? Ты же сам знаешь, что он жрет, чем, так сказать, питается.

– Знаю, – кивнул я, – но все-таки… Ему что же – специально приносят?

– Вот именно! По приказанию главврача. Он как увидел Лешего, сразу решил, что тот косит. Ну и нарочно, сволочь, распорядился. Пускай, говорит, жрет. Пускай этот вариант оправдывает. Я его, говорит, отучу хитрить. Нравится дерьмо – что ж, ладно. Будет получать регулярно, три раза в день. Посмотрим, что он запоет.

Реутский умолк, наморщась, и затем, придвинувшись ко мне вплотную:

– Мне все же непонятно, – проговорил он, понижая голос, – этот Леший что, в самом деле косит? Или, может, он болен по-настоящему?

– А черт его знает, – уклонился я. Сема хоть и хороший был парень, свой парень, но все-таки открывать блатные секреты таким, как он, было нельзя, не положено. – Ты ведь медик, тебе и карты в руки. – Я сказал так и сейчас же добавил: – А что тебя, собственно, смущает?

– Да вот именно то, что Леший, с одной стороны, никак не походит на настоящего шизофреника. Понимаешь? Не укладывается в рамки. Ни под какую категорию его не подведешь. А с другой стороны, это самое дерьмо… Какой же нормальный человек станет его есть? Да еще так, как Леший. Безотказно, старательно, три раза в день… Три раза! Ты только подумай!

– И неужели безотказно?

– В том-то и дело.

– Но послушай, – сказал я, – раз уж он и в самом деле таков, значит, что-то есть. Ты же сам говоришь: ни один нормальный человек так не смог бы… Какую-нибудь комиссию ему назначат все же? Должны? Как ты думаешь?

– Конечно, – махнул Сема рукой. – Если так будет продолжаться… Главврач прямо заявил: или я его разоблачу, расколю, или же – открою новый случай в психиатрии. И так и эдак – все равно истина сокрыта в дерьме. Чем больше его Леший сожрет, тем лучше… Вот как он заявил! Он негодяй, конечно, подонок. Но человек опытный, этого от него не отнимешь! И что самое печальное, неглупый.

– Значит, истина сокрыта в дерьме, – повторил я медленно. – Что ж, кое в чем он, пожалуй, разбирается – твой начальничек! Он у тебя философ, Семка.

– Он во многом разбирается, – уныло подтвердил Сема Реутский. – И на этап я сейчас ухожу из-за него! Из-за этого философа!

И