Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Кодла собралась в дальнем, самом темном углу барака. И первым, кого я там увидел, был Ленин.

Он восседал на нарах, скрестив по-турецки ноги, упираясь локтями в широко раздвинутые колени.

– Приветик, – сказал он, наклонив бугристый свой, выпуклый лоб. – Садись, Чума. Ближе садись! Есть до тебя разговор.

– О чем разговор? – спросил я, усаживаясь и ощущая смутное щемящее беспокойство.

Не нравился мне его тон. Ох не нравился… И непонятным, и странным было молчание, которым встретило меня остальное ворье.

– Так о чем же? – повторил я, оглядывая пестрое блатное сборище.

– Да так… Кое о чем. А может, ты сам догадываешься, а?

– Нет, – сказал я, – не догадываюсь. И ты не темни – говори прямо!

– Ну, если прямо… – Он прищурился, чмокнул губами. – Тогда ответь: ты в армии служил?

Я ожидал всего, что угодно, но только не этого вопроса. И на какой-то миг онемел, растерялся… «Как он узнал? – зигзагом прошло в голове. – Откуда?»

И тут же пришла вторая мысль: «Теперь я пропал. Любой блатной, побывавший в армии, механически зачислялся в разряд сучни… А ведь сейчас с сучнею идет война. И если я не оправдаюсь, не вывернусь, меня отсюда не выпустят. Зарежут здесь же, на этих нарах… Главное сейчас – не колебаться. Не признаваться ни в чем! Надо вести себя так же, как и на следствии. В конце концов, точных данных у него нет. Не может быть… Но все-таки – как он узнал?»

– Н-ну, поэт? – тихо, ласково сказал мне Ленин. – Что же ты вдруг притих?

И сейчас же послышался высокий, мурлыкающий голос Девки:

– Не молчи, старик, ох не молчи!

– Да я не молчу, – медленно, цедя сквозь зубы воздух, проговорил я. – Просто – противно… Противно отвечать! – и, глядя на Ленина, спросил, ломая глазами его взгляд: – Откуда ты все это взял?

– С твоих же собственных слов, – быстро ответил Ленин. – Ты сам проговорился. Сам признался.

– Сам? Не смеши меня. Когда это было?

– Вчера ночью.

Ленин грузно повернулся, позвал:

– Coco! – И немедленно из полутьмы выдвинулся какой-то смуглый, восточного типа человек. – Расскажи, Coco, – приветливо, собрав морщинки у глаз, сказал Ленин, – расскажи, как все было?

– Да просто было, – гортанно и хрипловато заговорил Coco. – Ночью, когда мы за суками погнались, я оказался возле Лешего – сзади бежал…

В это мгновение вновь послышался насмешливый, ленивый Девкин тенорок:

– Сзади? Вот как!

И тотчас же по нарам, по лицам людей, прошла волна веселого оживления.

Я не мог понять: подыгрывает мне Девка или же просто резвится? Разгадать этого парня вообще было нелегко. Однако реплика его помогла мне: она сразу разрядила атмосферу и настроила собрание на игривый лад.

И за это я был благодарен Девке.

Зато Coco не мог прийти в себя от возмущения.

– Ты, слушай, меня нэ подначивай, – вскипел он, размахивая руками. – Нэ строй намеки… Сзади! – Он фыркнул и побагровел. – Я нэ бегун. Нэ спортсмэн. Рэзать мы можем, а бэгать – нэт.

– Ладно, ладно, – потрепал его Ленин по плечу. – Кто ж в этом сомневается?

И потом – скороговоркой, косясь в ту сторону, где находился Девка:

– Ты, едрена мать, не мешай, не мути воду.

И опять, обращаясь к кавказцу, держа ладонь на его плече:

– Больно уж ты горяч, – проговорил он с укоризной. – Нельзя же так! Человек пошутил, а ты…

– Какие шутки, слушай? – кипел и ерзал Coco. – Тут разговор серьезный.

– Ну, так и продолжай, – сказал Ленин. – Значит, ты был рядом…

– Совсэм рядом!

– И все слышал?

– Конэчно.

– И можешь повторить – сейчас, при всех?

– А почему нэт? – Coco пожал плечами. – Ясное дело – могу.

– Так повтори, – тихо, настойчиво проговорил Ленин. – Расскажи блатным, о чем вчера болтал Чума? Что он говорил Лешему?

– Об армии говорил. О том, что он там изучал всякие приемы…

Теперь все смотрели на меня; молча смотрели, выжидающе. Они тяжелы были – эти взгляды. Я ощущал их почти физически.

– О господи, какая чушь, – сказал я, стараясь держаться как можно непринужденнее. – Не нашли другой темы. Что ж, я и действительно говорил…

– Ага, – подался ко мне Ленин. – Ага!

– Что – «ага»? Я говорил. Но как! В каком смысле!

– А-а-а, – отмахнулся он небрежно, – это не играет…

– Нет, почему же, играет, – возразил я, – еще как играет! Я говорил о том, что знаю армейские приемы, ну и что? Мало ли где и как я мог их изучить? Знать их – одно. А быть в армии, служить – совсем другое. Если уж мы начнем эти понятия смешивать… Вот ты, например!

Я стремительно повернулся к Coco – уцепил его согнутым пальцем за воротник:

– Ты кто – грузин?

– Мингрелец, – растерянно ответил он. – А почему?..

– Шашлык любишь?

– Конечно.

– Знаешь, как его приготовляют?

– Знаю.

– Ну, а сам жарил когда-нибудь?

– Еще бы! Сколько раз…

– Так, может, ты не блатной, а повар? – спросил я медленно.

– Что-о-о? – Coco стал надуваться, глаза его вышли из орбит, челюсть отвалилась. – Как ты сказал? Опять намеки?

На нарах грохнули. Глядя на веселящихся, гогочущих урок, я развел руками и сказал смирным голосом:

– Вот так вот, ребята, можно обвинить любого из нас. Каждого! Один знает одно, другой – другое… Мало ли кто из нас что знает?.. О чем тут толковать? И мне вообще непонятно: какой смысл во всем этом копаться? Есть ведь поважнее дела. По зоне вон сучня бродит: половина пересылки в ее руках…

– Вот потому, что половина пересылки, – сказал Ленин, – потому нам и надо знать: кто у нас кто… И ты не верти! – Он поднял палец и помахал им перед моим лицом. – Ты говорить мастак, я знаю. Умеешь изворачиваться… Поэт! Только здесь это не поможет. Что в Ростове проходило – на Колыме хрен пройдет.

– Это еще что за намеки? – спросил я, подражая кавказцу, подделываясь под его интонацию. – Куда ты клонишь?

– Все туда же, – усмехнулся он, – все туда же. – И, насупясь, собрав складками кожу на лбу, он спросил, отделяя слова: – Так ты утверждаешь, что в армии не был, не служил?

– Нет, – сказал я твердо, – не служил.

– И можешь доказать это?

– А ты, – прищурился я, – ты можешь доказать обратное?

– Я – нет, – замялся Ленин, – но ведь имеются люди…

– Какие люди? Вот этот Coco? Да он же не русский. Мало ли что ему могло померещиться?! Ему всюду разные намеки чудятся… Смешно! И вообще, урки, – тут я привстал и осмотрелся, выказывая всем видом своим недоумение и праведный гнев, – я не пойму,