В тисках тлена - Юрий Борисович Салов

— Сыт… — Пауза. В избе ахнул кто-то — Иван или Петя. — Землей… — Еще пауза. Пустые глазницы Никифора медленно скользнули по столу, по лицам, остановились на Татьяне. В них не было ничего — ни упрека, ни грусти, ни злобы. Только бездонная пустота и холод. — Сыт я…

Татьяна побледнела еще больше, если это было возможно. Ее рука с ложкой замерла в воздухе, потом медленно, как в замедленной съемке, опустилась. Ложка звякнула о край миски. Она закрыла глаза, и две безмолвные слезы скатились по ее мраморным щекам.

Никифор поднялся. Движение было плавным, но неестественным, как будто его поднимали невидимые нити. Стул снова застонал. Он стоял посреди избы, словно кукла. Его безликий взгляд еще раз скользнул по собравшимся, задержался на Пете, который вжался в мать, закрыв лицо руками. В черных глазницах, казалось, на миг вспыхнуло что-то — не узнавание, а интерес. Холодный, хищный.

Потом он развернулся. Тяжело, шлепая грязными сапогами по полу. Пошел к двери. Александр, все еще стоявший у косяка, инстинктивно отпрянул в сторону, прижавшись спиной к стене, его лицо было искажено отвращением и страхом. Никифор прошел мимо, не обращая на него внимания. Вышел на крыльцо. Спустился по ступеням. Его шлепающие шаги удалялись во двор, в сторону леса, в накрывшую деревню кромешную тьму.

* * *

Утро в Глухово пришло обманчиво-тихим. Гроза, бушевавшая ночью, унеслась куда-то за лес, оставив после себя тяжелый, влажный воздух, пропитанный запахом промокшей земли, размокшей хвои и… чего-то приглушенного, тревожного. Солнце, бледное и водянистое, пробивалось сквозь рваные облака, не согревая, а лишь подчеркивая серость мира. Роса на траве и крышах блестела, как слезы. Из дома Смирновых не доносилось ни звука — казалось, сама изба затаила дыхание после ночного кошмара.

Александр вышел первым. Его лицо, и без того обветренное и замкнутое, сегодня выражало смесь скорби и ярости. Темные круги под глазами говорили о бессонной ночи. Глаза были прищурены, остры, как лезвия, сканируя двор с настороженностью загнанного зверя. Он был одет в ту же рабочую телогрейку, но движения его были скованными, будто каждое причиняло боль. За ним, понурившись, как побитая собака, вышел Иван. Его лицо было серым, опухшим от недосыпа, взгляд бегал по сторонам, избегая встречаться с Александром. Он кутался в старый пиджак, хотя утро не было холодным.

Они молча взялись за привычные дела. Александр направился к сараю за корытом для воды. Иван пошел к колодцу, волоча ноги. Воздух был неподвижен, звенящ. Звуки — скрип колодезного журавля, блеяние коз в загоне, кудахтанье кур, копошащихся возле крыльца — казались неестественно громкими в этой тишине. Даже лошадь у сарая стояла непривычно тихо, лишь нервно перебирая копытами по мокрой земле.

Именно возле сарая, в тени, отбрасываемой его покосившейся стеной, Александр остановился как вкопанный. Его спина напряглась, плечи замерли. Рука, тянувшаяся к дверце сарая, застыла в воздухе. Иван, тащивший ведро от колодца, увидел его позу, вздрогнул и тоже замер, выпустив ручку ведра. Оно глухо булькнуло, упав в грязь.

— Саш…? — начал было Иван, но голос его сорвался.

Александр не ответил. Он медленно, очень медленно опустился на корточки, его движения были лишены привычной мужицкой уверенности. Его взгляд был прикован к чему-то на земле, в углу, у самого основания сарая, где слой мокрой соломы смешался с грязью.

Иван, чувствуя, что что-то произошло, подошел ближе. И увидел.

Туз. Старая дворняга, верный сторож, обычно сонный и добродушный, лежал неестественно вывернутым. Его тело было скрючено, как будто его сломали пополам и бросили. Шерсть, обычно рыжевато-бурая, была слипшейся, темной, почти черной от запекшейся крови. Ее было немало. Она пропитала землю вокруг, образовав липкую, буро-черную лужу, в которой отражалось бледное небо. Но самое жуткое было на горле.

Горло было разорвано. Не просто перекушено или порезано. Вырвано. Огромная, рваная дыра, зияющая, как второе страшное рыло. Сквозь нее тускло белели обломки позвонков, виднелись темные, разорванные мышцы и трахея, похожая на перекрученный шланг. Края раны были измочаленными, неровными, будто рваные зубами или… когтями невероятной силы. Голова была откинута назад под невозможным углом, стеклянные, помутневшие глаза смотрели в небо с немым ужасом и вопросом. Язык, синий и распухший, вывалился из пасти. Запах ударил в нос — тяжелый, сладковато-тошнотворный запах свежей крови и смерти, смешанный с запахом мокрой шерсти и гнили.

Александр не шевелился. Он сидел на корточках, уставившись в эту жуткую картину на шее Туза. Его дыхание стало мелким, частым. Скулы немного задвигались. В его глазах, таких острых минуту назад, теперь бушевала смесь страха, ярости и… понимания. Страшного, неоспоримого понимания. «Он был здесь» — пронеслось в голове Игоря, наблюдающего из окна горницы.

Иван закашлялся, прикрыв рот рукой. Потом его стошнило. Он согнулся пополам, судорожно срыгивая желчь в мокрую траву рядом с телом собаки. — Кто ж… его так…? — пробормотал он.

Александр медленно поднялся. Его лицо было пепельным. Он не смотрел на брата, на собаку. Его взгляд скользнул по кровавой луже, по разорванному горлу, потом поднялся и уперся в темную стену леса, видневшуюся за огородом. Взгляд был тяжелым, каменным, полным злости и предчувствия. Он знал. Знает. Кто. Или что.

Он шагнул к телу собаки, не глядя на ужасную рану. Его сапог хлюпнул в кровавой грязи. Он наклонился, его движения были механическими, лишенными всякой эмоции. Он схватил Туза за ошейник и за заднюю лапу. Тело пса было еще податливым, но уже тяжелым в неживой расслабленности. Александр взвалил окровавленную тушу на плечо, как мешок. Кровь запачкала на его телогрейку, попала на сапоги. Он даже не обратил внимания на это.

— Заступ, — хрипло бросил он Ивану, который, бледный и дрожащий, вытирал рот рукавом. Голос Александра был плоским, безжизненным, как голос из могилы. — И лопату. За огородом. Под старой яблоней.

Иван кивнул, не в силах вымолвить слово. Он побежал к сараю, пошатываясь.

Александр пошел через двор, неся свою страшную ношу. Куры с испуганным квохтаньем разбежались в стороны. Козы затихли, прижавшись друг к другу. Лошадь у сарая забила копытом, зафыркала нервно, почуяв кровь и смерть.

Игорь, наблюдавший из окна, почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он видел не просто убитую собаку. Он видел первое, явное, звериное доказательство. Доказательство того, что ночной кошмар не был галлюцинацией. Что Оно было здесь. И что голод, который он