Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

согласуясь только с собственными задачами текста. В короткий отрезок времени мы можем увидеть происходящее в самые различные периоды; очертания времени становятся менее всего похожими на линейную длительность, а обретают объемность пространства со своеобразной художественной топологией. Действие поэмы происходит ночью в рассеянном лунном свете — всё это обеспечивает необычное, будто бы «сдвинутое» восприятие: «я каждый разобрал предмет, и в каждом опознал приметы особой жизни».

Совмещение в произведениях Аронзона достижений поэзии различных эпох (прошлого и настоящего), его обращение в поздний период к предельно лаконичному тексту (дву- и одностишиям), использование выразительной силы пространственной организации литературного материала (текстуально-графические композиции) представляют собой характерные приемы преодоления «хронологического» восприятия литературного текста. Известный факт: нередко стихотворения у поэтов рождаются из одной-двух строчек, а то и из приглянувшегося словесного оборота. При этом «зародыш» стихотворения уже распознается автором как поэзия, которую в дальнейшем следует лишь «развернуть», развить. А не может ли возникнуть обратная задача — «сворачивания» стихотворения: сжать текст так, чтобы поэзия в нем все-таки сохранилась, обнаружив тем самым текстуально-поэтическую единицу? В последний, четвертый, период творчества (и в текстах, тяготеющих к этому периоду) Аронзон пишет дуплеты, однострочия и производит даже разложение слов:

Страх!

трах!

рах!

ах!

х!

Трёмсмерть

Смерть

мерть

ерть

рть

ть

ь

Можно предположить, что в подобного рода текстах Аронзон пытается добраться уже до атомарной сути стиха, и остается только сожалеть, что четвертому периоду не удалось завершиться. Экспериментируя, Аронзон сталкивает верлибр с рифмованным стихом («Запись бесед»), пишет тексты, представляющие собой «наборы стихов-рифм»: «Шуты красоты», «Здания трепетания», «Сучность сущности», «Notre-Dame создам», «Рабочий ночи», «Тишина вышины» («AVE»), — создает и другие стихотворения, столь же мало напоминающие традиционные (например, «Держась за ствол фонтана…»).

Во многих произведениях Аронзона читатель отчетливо ощущает присутствие вневременной действительности. Как уже отмечалось выше, это ахроническое ядро находит проявление в выразительной силе умолчаний, а также в такой системе ценностей поэтического мира, которая выдержала испытание временем. Интенсивность эстетического переживания у Аронзона также способствует их ориентации на «вечность». Однако при этом творчество поэта вовсе не оказывается надмирным, оторванным от непосредственно воспринимаемого разнообразия и богатства действительности. Напротив, эмоциональный, предметный и стилистический диапазоны автора, несомненно, широки. Стремление к реальному совмещению в творчестве черт ускользающего и незыблемого (вследствие алогичности подобного совмещения) приводит к суггестивности выражения. А одним из темпоральных залогов оказывается сложная иерархическая картина различных переплетающихся ритмов.

Ритм в поэзии предполагает гармоническое движение, в которое вовлекаются как звуки (и обозначающие их буквы), слова, стопы, строки, строфы, так и родственные по смыслу понятия, темы, образы, иногда объединяющие несколько произведений. Ритм проявляется также в повторах, перекличках. Все эти возможности динамики активно используются Аронзоном. Например, в стихотворении «Утро» (1966), состоящем из 21 строки, слово «холм» повторено 10 раз (причем шестикратно на концах строк), «вершина» — 8 раз, «дитя-детей-младенец» — 8 раз; звучат как рефрен ударные строки «Это память о рае 〈вар.: Боге〉 венчает вершину лесного холма!»; варьируются одни и те же предложения. В этих повторениях рождается новый смысл. Ритмы и их вариации в некоторых произведениях становятся едва ли не основными выразительными средствами (почти минуя семантику) — см., например, стихотворение «Кто слышит ля-ля-ля-ля…».

В «Записи бесед» интонационно — синтаксическая организация полифонична и вариативна. Особенно интересный пример артикуляции семантических ритмов представляет собой вторая часть. Она начинается с варьирующегося «зацикливания», едва ли не бессмысленного и странного бормотания, обращающего читателя к бессознательному восприятию (бессознательность подчеркнута скобками, в которые взяты соответствующие строки). Но это вязкое бормотание прерывается пронзительным стихом: «или вырыть дыру в небе», после которого читатель возвращается к настойчивому повтору: не то, не то, …, то, то. Затем в цикл неожиданно вторгаются два варианта одного впечатления, мысли (строки 9–12). После них поэт избирает контрастный тон: длинные перетекающие, изысканные по содержанию строки. Но вот «странность» речи возрастает (строка 17), возвращаются интонации начала стихотворения и как следствие — новый повтор (строка 18). Стихотворение завершается активным, уже не варьирующимся повтором «странной строки», напоминающим возвраты патефонной иглы на деформированной пластинке, и это не только останавливает ход стихотворения, но и замыкает конец на начало. Общее впечатление от стихотворения — помимо несколько необычной, невыразимой бессознательности — это впечатление весьма высокой содержательной емкости и явственного, иногда изысканного, иногда томительного эстетического переживания.

Достоинства «Пустого сонета» также во многом обязаны выразительной силе повторов (лексических, семантических и фонетических) и их вариаций. Начинаясь с вопросительной заставки-восклицания, это стихотворение далее становится весьма «певучим», непрерывно развиваясь и организуя циклы (так катится колесо по дороге), но под конец строки укорачиваются, интонация превращается в более отрывистую, движение замедляется и прекращается, будто натолкнувшись на преграду или достигнув цели, и эта остановка подтверждается повтором в последней строке «стояли — стоят» — в строке, которая подчеркивает центральную роль адресата послания.

Подобные повторы демонстрируют особенное отношение к времени в творчестве Аронзона, определенным образом связанное с темой отражения. Прозаическая вещь «В кресле», начинающаяся стремительными, будто задыхающимися в спешке, набегающими друг на друга импрессионистическими фразами, постепенно замедляется, обретает многозначительную психологическую загадочность, переходит к обобщениям едва ли не философским и, наконец, заканчивается фразой: «Зеркала стояли vis-а-vis, и этого оказалось достаточно, чтобы увидеть прекращение времени». В экспозиции неоконченной поэмы «Зеркала» мы встречаем такие строки: «По кругу зеркала, пустынный сад, длиннеющая тень из-за угла и полудужье солнца за рекой, всё неподвижно, сонно, всё — покой. Не шевелятся листья, всё молчит, как будто время больше не стучит, как будто совершился Божий суд и мир — фотографический этюд». В двух монологах той же поэмы упоминаются двойники, людское подобие Господу («Господь нас создал копией, увы!»), зеркала названы «высшими, будущими, засмертными, пустыми», встречается призыв: «Бегите голубеющих зеркал, заройтесь в одеяло с головой!» Зеркала и покой, неподвижность, завершение времен оказываются связанными, а тема подобия, отраженности сопряжена с эсхатологическим восприятием.

Мотив подобия, отражения относится к числу ведущих в художественной действительности Аронзона. Зеркала, двойники, положение vis-а-vis, отражения садов, небес, облаков, а то и самой Троицы в озерах и реках — участники многих его произведений разных периодов; переживание подобия различных предметов друг другу в мире — видйнии, превращения одного в другое становятся одним из существенных переживаний поэта. «Дерево с ночью и с деревом ночь рядом стоят, повторившись точьв-точь», — писал Аронзон в стихотворении «Тело жены — от весны до весны…», а в цикле «Дуплеты»: «Кто-то, видя это утро, себя с берёзой перепутал», «Изменяясь каждый