Скоро на экранах. Как принять себя и стать счастливым - Алексей Андреевич Корнелюк

– Предусмотрен кем?

Я растерялся.

– Это правила игры! – я хлёстко развел руками, теряя терпение. – Что за бред? – бросил я и принялся убирать невидимую пушинку с плеча.

– А что, если не следить за счётом и не пытаться выиграть? – спросила она.

– Тогда это бессмысленно, как и весь этот разговор. – съязвил я, отправляясь к выходу.

И только когда я коснулся ручки двери, она сказала.

– Значит тебе неизвестно, что такое игра.

Пальцы сжали ручку, и я ощутил холод металла.

Я хотел было бросить через плечо своё несогласие, начать новый спор, но вместо этого потянул дверь на себя и переступил порог.

Она невыносима. Нет, спорить с ней себе дороже…

Смотря под ноги, я прошёл зону бара и приблизился к лестнице. И как только опустил ногу на первую ступень, меня затрясло, я схватился за перила. Откровение, как вылитый на голову ушат холодной воды, заставило меня застыть.

Я медленно повернулся и увидел стоящую в проёме двери Нану… Что она сделала со мной?

Глава 18

Я, как пьяный, сползал по лестнице, вцепившись в перила.

Вдруг, я услышал голос в моей голове, который произнёс:

– Игра – всё то, что позволяет игроку раствориться в процессе.

Раз… Я оступаюсь и чуть не подворачиваю голеностоп.

– Баллы, рейтинги, призовые места придуманы для стимулирования и коммерции.

Что за голос?! Я взмахнул рукой, словно пытался поймать надоедливого комара.

– Чем больше игрок мечтает о выигрыше, тем дальше он от самой идеи, заложенной в суть игры.

Меня мутило. Этот голос мне не принадлежал, его будто загрузили через флешку в мой мозг и врубили на полную катушку.

– Игра есть жизнь, и жизнь есть игра.

– ЗАТКНИСЬ! – выкрикнул я и, подвернув ногу, свалился на задницу на раскоряку, скатившись по ступеням.

Затормозив на лестничном пролёте, я снизу вверх взглянул на портрет управляющего. Его глаза, как у картины с Моной Лизой, в лёгкой ухмылке смотрели на меня.

– Хочешь усложнить игру, добавь важности. – снова встрял чужой голос.

– Ааар! – я яростно зажал уши ладонями.

– Желай победить, стремись одолеть противника, чего бы это ни стоило, и вот, ты уже раб игры.

Ладони не помогали, и я до упора вставил в уши указательные пальцы.

Сползая по ковролину, как гусеница, я рёбрами пересчитывал остатки лестничного пролёта. Каждая ступенька мучительно отзывался в груди.

«Тык-тык-тык-тык». Я корчился от боли.

Последний «ТЫК», и я с запрокинутыми ногами взбороздил лбом ковролин и содрал кожу. Жжёт. Осторожно сгибая ноги, я почувствовал, как досталось коленям.

– Хочешь по-настоящему выиграть? Тогда просто отбрось правила. – прошептал голос.

Я со вздохом закатил глаза.

Опираясь ладонями, я привстал и, хрустнув поясницей, огляделся.

Нана не появилась. Скорее всего, это её пойло отравлено, от чего голова идёт кругом.

Касса всё так же была зашторена, и, от нечего делать, хромая, я поплёлся в кинозал. Каждый шаг давался с трудом. Дыша сквозь зубы, я подумал о трости.

Доковыляв до кинозала, я приоткрыл дверь и прошёл внутрь.

– Не знаю как, но, пожалуйста, выруби этот голос в моей голове. – сказал я, осторожно спускаясь по ступеням.

– Кого? – переспросил управляющий, с заинтересованным видом глядя на меня.

Я указал пальцем на висок.

– Ах этот голос… Не могу. А что он такого сказал?

– Меня будто подключили к заумному цитатнику и наперебой, – я схватился для устойчивости за спинку кресла, – давай талдычить мне, что играть надо ради игры, а не ради победы и прочего…

– Хорошие мысли.

– Что?! И ты туда же? – воскликнул я.

Акер с улыбкой развёл руками.

– Не могу с этим спорить.

– Тогда… Тогда… – я, покусывая губы, выпалил. – Тогда в твоём баре подают отвратительное пойло!

– Ааа…

– «Ааа»? И всё? – не унимался я. – Сначала меня вырубило коктейлем, потом я нещадно проиграл Нане в аэрохоккей, скатился кубарем по лестнице и… – я сбился. – Вы можете не улыбаться так?!

– Как? – наигранно переспросил управляющий.

Я со всем презрением на лице спародировал его улыбочку.

– Послушай, сынок. – опять это «сынок», мои щёки вспыхнули. – Давай мы с тобой точки над i расставим. Игра – это действие, смысл которого в забаве – ни больше ни меньше. Это развлечение, и играл ты лишь затем, чтобы переключиться, дать своей психике восстановиться. Понял?

Я кивнул, отдавая должное, что из всех троих он, Акер, объясняет лучше всего.

– Перезагрузка тебе будет нужна, как только твоё сознание начнёт бунтовать. Нана это заметит и даст знать, сделаем перерыв. А сейчас просто зафиксируй – как только во время игры ты думаешь о выигрыше, ты уже не играешь. Игра в настоящем, а результат игры в будущем. А будущего нет, как и тебя в нём. Есть идея о будущем, и ты себя там, в этой идее, дорисовываешь, жертвуя настоящим.

В кинозале зависла тишина.

Как-то жестковато звучала предпоследняя фраза… Но я не подал виду, что она меня задела.

– Звезда у тебя, конечно, знатная. – сказал Акер.

Я непонимающе уставился на управляющего.

– Лоб. – указал он на покраснение кожи.

– Ах, это… Жёсткая посадка. – отмахнулся я, и мы засмеялись.

Киноэкран вдруг осветил луч проектора, и я приготовился к новому унижению…

Глава 19

Развалившийся на подоконнике подросток отвёрнут в сторону окна.

Объектив на уровне пола медленно двигается в его сторону.

Постепенно я узнаю знакомый лицейский туалет. Даже сейчас, сидя в кинотеатре, я чувствую запах хлорки и хозяйственного мыла.

Мозаичный пол кирпичного цвета с раскатанными повсюду, как тестом, жвачками. Нежно-голубая настенная плитка местами со сколами и отсыревшими швами. Вместо кабинок убогие двери, выкрашенные толстым слоем краски высотой полметра.

Камера останавливается и поворачивается вправо, давая рассмотреть унитаз без стульчака и скошенной набок крышкой.

В соседней кабинке слышится смыв воды, и тут же показываются ноги в скейтерских кроссовках с болтающимися шнурками и широкие потёртые джинсы.

На экране помещаются только ноги от ступней по пояс. Тонкие пальцы быстро опускаются вдоль джинсов и, схватив грубую ткань, подтягивают вверх. Раздаётся клацанье металлического ремня.

Парень хлопает дверью, чуть не задев камеру, и вприпрыжку скачет к подоконнику.

Объектив поднимается, словно камеру поставили на штатив, и теперь я, наконец, могу разглядеть себя и своего кудрявого друга Лёху.

Тот, что сидел на подоконнике, был 15-летний я. Такие же широкие штаны, чёрные кроссовки с белыми полосками и черепами, толстовка цвета кофейной пенки и отросшие волосы с чёлкой