Уральский следопыт, 1979-04 - Журнал «Уральский следопыт»

Внутри комнаты резкая перемена света сбила и без того вялый разговор. Впрочем, он склеился снова – все тот же натянуто-обтекаемый, парадно-неловкий. Повинен в этом был друг хозяина дома, человек, первым из всех недавно ступивший на раскаленную поверхность Венеры. Г ости деликатно старались, чтобы он не чувствовал себя центром жадного интереса. Но каждый надеялся, что именно от общения с ним, остроумным, незаурядным собеседником, космонавт распахнется душой, и он уйдет с вечера к чему-то особо приобщенным.

От всего этого Гаршину стало неуютно.

«А каково ему, центру всех наших притяжений? – с пронзительным сочувствием подумал он: – Все ждут незаурядного, а он же пуст! Ну да… Бесчисленные интервью, миллиардные аудитории выжали из него все до последней капли. Он все уже отдал нам, ибо всякая личность конечна. Или не так?»

Было похоже, что Гаршин ошибся, ибо под занавес его размышлений хозяин наконец удачно повернул разговор, и теперь космонавт рассказывал, со вкусом рассказывал о вчерашних автомобильных гонках, на которых он, вопреки основательной (сами понимаете!) детренировке, занял призовое место. При этом сильные уверенные руки космонавта двигались в такт словам, как бы сжимая руль бешено рвущейся на повороте машины, а глаза блестели. Чувствовалось, что он был счастлив вчера, дорвавшись до мужского, с привкусом железа и риска дела, став рядовым, без скидок, участником схватки за первенство. Тишина за столом установю1ась благоговейная. Эта почтительность внимания, какой не могло быть, говори о том же самом кто угодно другой, не сразу дошла до увлеченного рассказом космонавта. Но когда дошла, речь его, не потеряв гладкости, как-то сразу обесцветилась, а взгляд похолодел.

Гаршин с усилием отвел взгляд туда, где стекло книжной стенки удваивало затылки, лица, движения рук, льдистые силуэты бутылок. Странным и нелепым показалось Гаршину это мгновение. Ведь рядом, здесь, в этой будничной комнате, сидит человек, недавно побывавший на другой планете, в мрачном, давящем, жарком аде, вынесший все, видевший то, чего никто не мог, даже не смел увидеть, и несущий в себе образ чужого мира. Причем тут автомобильные гонки! Почему внимание сосредоточивается даже на таком пустяке, как отказ космонавта попробовать свекольный салат, а банальная фраза: «Спасибо, я не любитель свеклы…» – вдруг как-то иначе освещает его самого и все им сделанное?

Разговор меж тем окончательно зачадил, и в улыбке хозяина, которой он одарял всех, все отчетливей проступала мука.

– Есть тост, – не выдержал Гаршин, и все удивленно притихли, поскольку знали, что тосты он говорить не умеет.

– Космос и косметика – слова одного корня, вот что я хочу сказать! Но космос далек, хотя и велик, напоминает о себе редко, тогда как косметика, если брать это понятие широко, – вездесуща. Она, в некотором роде, как воздух, которым нельзя не дышать. Короче, если косметика каждодневно, то… – Гаршин мучительно искал нить в сложных разветвлениях своей мысли. – Словом, за умение всегда различать космос и косметику в их противоположности…

– И единстве! – оживленно подхватил космонавт. – Изначально ведь у греков «КОСМОС» означал порядок, гармонию, лад мировой красоты…

– Которая не только у греков считалась синонимом счастья! – обрадовано согласился Гаршин.

– Именно. Мы космос осваиваем как физическую протяженность. И житейски чувствуем себя там, как в непривычном, еще не по росту костюме. Нужны, необычайно нужны такие искатели новой гармонии, которые и о былом античном смысле вездесущей косметики вспомнят. Простите, не знаю вашего имени…

– Сергей Павлович Гаршин, искусствовед, – торопливо подсказал хозяин.

– Вот как! – космонавт пристально посмотрел не Гаршина. – Живопись, музыка, кино?

– Живопись, – смущенно ответил тот.

– Древняя?

– Нет, современная.

– Хорошо! Уйдя в дебри, я, извините, сбил ваш тост. Что же, за единство мысли, чувства и дела, за их гармонию, не так ли?

Все шумно и облегченно потянулись чокаться. Улучив момент, космонавт наклонился к хозяину. Тот быстро закивал. Гаршин ничего не расслышал, но обостренное чутье подсказало, что разговор о нем. Позже, когда все поднялись из-за стола, космонавт остановил его.

– Вы не можете заехать ко мне? Кажется, вам интересно будет кое-что увидеть…

Все выглядело так, будто тяжелая рука космонавта отдыхает на руле и будто машина идет своей волей, ювелирно вписываясь в просветы движения, чтобы тут же стремительно обогнать всех. Массивное, с крутыми надбровными дугами лицо космонавта напоминало Гаршину кого-то, он так и не уловил – кого. Телевидение и снимки скрадывали это сходство. Сейчас беглое скольжение глубоких уличных теней огрубило лицо, и Гаршин наконец понял, кого напоминает его новый знакомый. Древнего, чей портрет был в школьном учебнике, охотника на мамонтов!

Ничего удивительного в этом не было, – облик человека мало изменился за последний десяток тысячелетий. Все же наблюдение поразило Гаршина. Черт знает что! И мозг прежний, не только лицо, а давно ли человек валил мамонта – и вот теперь он кладет к своим ногам целые планеты… Что же будет его трофеем завтра?

– Трудно вам, Сергей Павлович, должно быть, приходится, – без улыбки сказал космонавт.

– Что? Почему?

– Сфера такая – искусство. У нас сделано дело, так уж сделано. А у вас и ногда спор на годы – шедевр появился или мазня.

– Не совсем так… Кстати, в точнейшей, вроде бы, геометрии работу Лобачевского непростительно долго считали бредом.

– Это родственная сфера, я не о том. Что мгновенно и всеми оценивается по достоинству? Достижение какого-нибудь полюса, покорение Джомолунгмы или рекорд в спорте. Потому, очевидно, и мы в героях ходим.

– Это справедливо. У вас за неудачу плата другая.

– Бывает, не возвращаемся, верно. Но и художник за выход на новую орбиту искусства, согласитесь, часто расплачивается пережогом нервов. И если уж выбирать конец…

– Сейчас вы, чего доброго, скажете, что выбрали свою профессию из-за малодушия!

– Один – ноль! – космонавт скупо улыбнулся – Кстати, сколько всего картин было написано только за последние полвека?

– Не знаю. Точно этого никто не знает. Миллионы.

– А о скольких вам известно хоть что-нибудь?

– О тысячах… Право, не считал, да и зачем?

– Значит, есть миллионы, о которых даже специалист ничего не знает, не слышал, не помнит. Жутковатое соотношение удач и попыток, вам не кажется?… Вот мы и приехали.

Космонавт легко взбежал по ступенькам подъезда. «Я – то, дурак, решил, что личность исчерпаема! – поспешая за ним, подумал Гаршин. – К чему он, однако, клонит?»

Лифт пулей взлетел на сорок второй этаж.

В квартире, судя по ее виду, скорей гостили, чем жили. Возможно, это впечатление создавали