Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

обо мне своей сестре: «мы – разные люди», я чувствую, что этими словами мне нанесена тяжелая обида. Какое горькое чувство подымается во мне, когда я вспоминаю, как я смотрела на Маню, поступая на курсы, с каким восторгом и уважением относилась к ней: смотря на нее снизу вверх, знавшая все ее превосходство, – я была готова учиться у нее, слушать ее, говорить с ней обо всем, словом, найти в ней, на курсах, старшего товарища, который помог бы мне разобраться в новой жизни и обстановке, меня окружавшей. Не тут-то было! М. Е. прежде всего была занята своею жизнью, своими делами и как приехала, так и погрузилась в них, только раз побывав у меня. Против ожиданий, я была предоставлена себе самой. Мне никогда не удавалось даже поговорить с ней об интересовавших меня научных вопросах, и я, хотя и чувствовала необходимость помощи человека, более меня знающего, – все-таки должна была справляться с затруднениями, как умею сама, или сообща со своими однокурсницами, не многим более меня знающими. Я также никогда не говорила с нею о моих убеждениях, но некоторые из ее взглядов я знала, и из моих возражений она могла вывести заключение, в чем я с нею не согласна. Это – политические и религиозные убеждения.

Я прямо заявила ей, что не люблю либеральничанья на словах, а это-то как раз и развито у нас; такое либеральничанье заходит очень далеко… в словах и мечтаниях наших слушательниц. Послушать их – весь мир перевернуть надо, – и на место всех «отживших» форм правления водрузить знамя социал-демократической республики. Все это, может быть, и очень благородно и возвышенно, но, к сожалению, мыслимо только на словах, а не на деле. Притом подобные очень быстрые рассуждения грешат отсутствием серьезности, основательности, знания народной жизни и истории вообще. Видно, что говорят люди со всем пылом молодости; зная, что вот это плохо, – предлагают тотчас же радикальную меру для исцеления, не справляясь, подходит ли она по характеру к народу, его развитию, его истории или нет. Мне до сих пор смешно вспомнить один разговор двух наших курсисток «из крайних» с юным горняком, как постепенно, шаг за шагом, критикуя все и вся, коснувшись даже Французской республики, которую обе признали негодной, они закончили разговор выразительным жестом, выражавшим, что надо все переустроить на новый лад – социал-демократический! Это было так детски-наивно, до курьеза: обе говорившие так молоды, и весь разговор так ясно показал мне всю неосновательность, поверхностность их суждений, даже легкомыслие, с которым они говорили о таких вещах, чтобы иметь суждение о которых нужно было быть пообразованнее и мыслить более философски.

Второе – убеждения религиозные. М. Е., конечно, неверующая, насколько я могла понять из тех немногих слов, которые она высказала мне о религии… Мы различно понимали ее сущность. И все-таки М. Е. была мне очень симпатична, деликатно относясь к моим убеждениям, так же, как и я; я думала, что все это – ничуть не помешает сделаться нам добрыми знакомыми, тем более что во всем остальном мы одинаковы: вместе сочувствуем хорошему, вместе учимся, любим науку, самое горячее наше желание – принести в жизни посильную пользу другим…

Но оказалось не то… М. Е. сразу решила, что мы – разные люди. Ведь это было больно мне слышать! Вся моя гордость была возмущена… Так вот как! Вот почему М. Е. так мало видалась со мною, заходя ко мне только «по делу», которое заключалось в передаче мне двух-трех десятков книжек по политической экономии, изданных для народа (к слову сказать, написанных очень грубой подделкой под народный язык). Я брала их, бережно сохраняла до востребования, а потом М. Е. приносила другой сверток… и так было раза два, «без дела» она не являлась. Нечего сказать, хорошо же было ее ко мне отношение: говорить про человека «разные люди» и потом идти к нему же в случае серьезной надобности; знать разницу наших взглядов – а за сохранением тайны и компрометирующих предметов все же обращаться ко мне. Ведь М. Е. знала, что я не особенно сочувствую этим общедоступным изданиям для народа. Положим, книжка написана горячо, ясно видно благородное стремление заступиться за меньшого брата, открыть ему глаза на его положение. Но в том-то и дело, что нельзя горсти людей воздействовать на массу. Мужик и рабочий и без этих книг понимают, когда его притесняют… и нельзя рассчитывать, что подобные брошюры расширят его самосознание… Я прежде всего ставлю сознательность действия, обдуманность его. А тут надеются, что прочитал простой человек несколько брошюр – и готово… Каковы же будут его убеждения, если он нахватается их с чужого голоса, да еще из книг! Нет, господа, ведь народ разовьется самостоятельно и настолько, что потребует сам себе некоторых прав, – тогда не нужны будете вы со своими брошюрами, хотя бы их составляли с наилучшими и благороднейшими целями…

Да! «разные люди»! С тех пор как я узнала об этом, я не могу держать себя с М. Е. вполне свободно, чувствую себя мучительно-неловко, какое-то тяжелое чувство лежит на душе… Когда я встречаюсь с ней, мне хочется уйти от нее подальше… Мне обидно за себя самое, за воспоминание о том, как я смотрела на нее, о моем отношении к ней… и еще больнее, когда видишь, как она со мной поступала. Эх! вот еще урок, полученный мною от жизни. Долго ли придется мне получать их? Недаром говорится: век живи, век учись.

5 июля

Я никогда не забуду коротенького разговора с близкой знакомой нынче зимою. Собираясь ехать на елку, она попросила меня причесать ее; я заметила, что у нее волосы, вопреки большинству женщин, после родов не вылезли, а поправились, и мы перешли на более интимный разговор… Я спросила Аню, очень ли было ей страшно, в этот первый раз? – «О, это были такие страшные мучения; я молила Бога, чтобы мне умереть поскорее». – «А долго?» – с невольным состраданием спросила я. – «Я мучилась пять часов; но это считается еще хорошо; бывает гораздо дольше…» – «А теперь ты опять?» – Аня вздохнула: «Что делать, милая. Я вот хотела сына кормить… да и не пришлось. Отчего же я так и похудела: я кормила его, не зная, что уже месяц, как беременна. Пришлось оставить. Ведь мы выходим замуж, значит уже не можем свободно располагать собой; у нас есть мужья… а что касается нас, женщин, то уверяю тебя, что почти все мы относимся равнодушно к этому, хоть бы и вовсе не было, это уже не такая необходимость». Она