Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Я уважаю в вас моего товарища коммуниста. Очень уважаю. И я не говорю, что бывшего товарища. Я.

— Тогда будьте добры уважать с одним непременным условием, — теперь я говорю уже спокойно. — Скажите мне четко, какая разница между этой системой и той системой. Я не говорю, что не было разницы. Была. Но будьте добры, товарищ советник посольства, определите точно, четко сформулируйте: в чем разница.

— Здесь строили.

— Это самый слабый аргумент. В других странах тоже строили. А теперь, после войны, будут строить в Италии, в Англии, у нас в Венгрии и в Западной Германии. А Гитлер не строил?

— Но только для кого?

— Да. Для кого? Именно поэтому я с порога отвергаю строительство как абсолют.

— Нет эксплуатации.

— Да. Капиталистов нет. Не буду говорить сейчас о рабах в лагерях. Но разве завод принадлежит рабочим? Завод государственный. А государство.

— Государство пролетариата, которое правит от имени рабочих.

— Хорошо сказано, от имени. Но только от имени и ничего больше. То, что рабочий станет директором завода, очень хорошо, даже важно, но социализм — это другое. Потому что, когда бывший рабочий становится директором завода, он превращается в государственного служащего. А интересы рабочего и интересы государства — будем точны — совпадают лишь до известной степени.

— Диктатура пролетариата одновременно и пролетарская демократия. Другой вопрос, что интересы рабочих как класса не всегда совпадают с интересами отдельного рабочего.

— Хорошо. С этим не спорю, я не с этим спорю. Но почему вы не видите, что и это использовали как предлог, в то время как наш «отец и учитель» во имя социализма истреблял сторонников социализма. Тогда зверская система Гитлера была зверски более откровенной. Она истребляла своих мнимых и настоящих врагов, используя бесчеловечные лозунги. Мне было бы легче оказаться в руках гитлеровских палачей.

— Это говорит тот, кто не побывал в их руках.

— Да. Признаю. Физически это было бы еще страшнее. Признаю также и то, что суть в этом. Но ведь и вы признаете, хоть не в библейском смысле, что «не хлебом единым жив человек».

— «Не хлебом единым». Но и без хлеба тоже нет. — Он пожимает плечами. Подносит к глазам часы. Он близорук. Элегантен. Советник посольства. — Я думаю, пришло время обеда. — Он взглянул на меня.

— Я… То есть да, спасибо! Было бы неискренне, если бы я отказывался.

У него точное чувство времени. Как в театральной сцене, едва прозвучала реплика, раздается стук.

— Прошу вас. Обед на столе, — входит жена Баницы.

II. Наблюдения Илоны

Я его уже знаю. Лучше, чем он думает. И из того, что рассказывал Пишта, и даже еще лучше. Я понюхала его зимнее пальто. Я всегда нюхаю зимние пальто. Всегда, еще когда девочкой была. Дома я любила дамские шиншилловые манто и мужские воротники из выдры. Пыталась угадать, кто это носит, какой внутри человек, на ком такое пальто. Я нюхала и пальто юношей. Гадала и узнавала: что он делал перед тем, как пришел к нам, кто та девушка, за которой он ухаживает. какая у него квартира. Я это чувствовала. Я чувствовала послойно одеколон, лук, табачный дым кофеен, я знала и то, что делал он три дня тому назад, любит ли он свою женщину, любит ли его эта женщина.

Это пальто достали из шкафа, из шкафа, который стоял в затхлой комнате, пропахшей постелью и едой. Запах нафталина и пыли. Запах нескольких мужчин, ничего женского. Поверх свежий хлорный запах ватника, даже не впитался. Пальто не его.

Завтрак они съели, всё до последней крошки, может быть, мы даже мало подали. Нуши (Уменьшительное имя от Анны, Аннушки.) такая. Я забираю поднос, выхожу в кухню. Аннушка сидит на табуретке, руки на коленях. Я не ругаю ее, я не могу этого делать, теперь не те времена, и собственно не за что. Она делает свою работу, ну и прекрасно, я всегда с ней очень ласкова, пусть другие завидуют ее месту у меня, и нервы свои так я берегу.

— Аннушка, милая. — Она встает, когда я обращаюсь к ней, этому ее обучила старшая сестра Юлишка, которая была кухаркой у папы. — У нас к обеду гость, Аннушка.

— Слушаю. Что сготовить?

— То, о чем мы договаривались на сегодня. Легкую диетическую еду, как вы всегда готовите для товарища Баницы, только больше.

— Грибной суп, рагу из телятины.

— Да. Продуктов в доме достаточно?

— С лихвой.

— Нет, милая. Дай я подумаю. Да! Приготовьте в два раза больше, чем вы готовите для нас четверых. — Аннушка привыкла, что у нас не бывает «еды для прислуги», когда нас трое, я всегда заказываю «на четверых». Смышленая деревенская девушка, понимает, что к чему. Где теперь еще едят так, ведь жизнь повсюду еще послевоенная?

— Не думаю, что на столько хватит. Это восемь.

— Пошлите шофера. Велите ему купить. На Гезу можно положиться. Только пусть поторопится. Телятина не везде бывает, даже в магазине для дипломатов ее мало. Советник, — она называет его господином, что Пишта очень не любит, но и «товарищ» девушке тоже нелегко говорить, — советник, ведь вы знаете, Аннушка, не ест тяжелой пищи.

— Слушаюсь. На сколько человек накрыть?

— Я же сказала, на четверых. — Аннушка смотрит с удивлением. Я не пускаюсь в объяснения, только улыбаюсь. Она уже поняла.

Даже слишком много она поняла. Скривила гримасу. Эти крестьяне презирают бедность, голодных людей, и мне это не нравится. Потому что она не должна осуждать того, кого я приглашаю к своему столу. Я говорю более сурово: «Поторопитесь!» — Она вытаскивает из ящика кухонного стола заборную книжку. Так, с этим покончено.

Иду в комнату Ричи. Он бездельничает, ждет репетитора. Не очень хорошо, что он не ходит в школу, но такова уж жизнь при посольствах. Не можем подстроиться к учебному году.

Ричи смотрит на меня, молчит, ждет.

— У нас к обеду будет гость. Я прошу, веди себя хорошо.

— Спасибо за предупреждение.

Вечно он дерзит. Подросток.

— Сделай такое одолжение.

Я тоже так могу. Ему не повредили бы строгая школа, класс, учителя и одноклассники.

— Ты думаешь, я нуждаюсь в предупреждениях? — спрашивает он оскорбленно.

— К сожалению, да. — Я смотрю на его вещи, поправляю подушку. Пузырек с тушью стоит на самом краю стола. Отодвигаю его подальше. Кладу на полку линейку, потому что ею он всегда опрокидывает тушь. Нужно еще какое-то объяснение, поэтому говорю:

— Наш гость — один товарищ. Он был в тюрьме. Я думаю, ты понимаешь, что должен быть очень вежлив.

— Он знал папу?