Михаил Суслов. У руля идеологии - Вячеслав Вячеславович Огрызко

В записке от 26 июня 1962 года Поликарпов предложил реорганизовать Академию художеств в Академию искусств на общественных началах. Однако Ильичёв, у которого сын был живописцем, побоялся рассориться с влиятельными мастерами и снял записку завотделом культуры с рассмотрения на Секретариате ЦК.

Вообще, лето 1962 года выдалось для идеологических отделов ЦК, а также для Суслова и Ильичёва очень жарким. Председатель КГБ Владимир Семичастный буквально забросал их сообщениями о нездоровых тенденциях в среде художественной интеллигенции. Не отставала от главного чекиста и цензура. Главлит предложил снять из одного номера журнала «Новый мир» уже завёрстанную статью Вениамина Каверина «Белые пятна» и стихи Марины Цветаевой. Твардовский поначалу боролся за эти материалы. Но что он мог сделать против воли аппарата ЦК?

Что же касалось Суслова, он долго не мог определиться, что делать с Василием Гроссманом и его романом «Жизнь и судьба». Несколько экземпляров рукописи этой книги чекисты изъяли ещё в 1961 году. А 22 марта 1962 года Президиум ЦК постановил: «Принять Гроссмана и сказать ему: «Вы апеллируете к нам и готовитесь к борьбе. Ваше произведение за нас или против? Советуем быть осторожным». М.б., в два этапа: чтобы с ним поговорили его друзья, потом т. Суслову принять»[249].

Но легко было сказать: принять. Суслов помнил, как ждала наша армия очерки Гроссмана в войну. А потом несколько лет тянулась неприятная история с романом писателя «За правое дело». Ведь всё тогда могли своими силами решить сами редакторы. Но нет же, каждый хотел подстраховаться, и втянули в скандал аппарат Агитпропа ЦК. С тех пор прошло больше десяти лет. А что изменилось? В 1962 году Суслову, по сути, вновь предстояло, как несколькими годами ранее в деле Пастернака, разгребать чужие грехи. А кто всё затеял? Разве не трусливые литературные генералы?

Текст Постановления ЦК КПСС о литераторах, подписанный М.А. Сусловым. 1962 г. [РГАНИ]

Напомню: некоторые главы из эпопеи Гроссмана «Жизнь и судьба» в 1960–1961 годах прошли обкатку в печати. Они были опубликованы в «Красной звезде», «Вечерней Москве», в газете «Литература и жизнь» и никаких возражений ни у цензуры, ни у парторганов не вызвали. Ну да, в других главах писатель перегнул палку. А для чего существовали редакторы? Кто им мешал поправить романиста? Нет же, они побежали в инстанции. И чего добились? Рукопись изъяли чекисты. А как после этого что-то защищать?

Василий Гроссман. 1951 г. [РИА «Новости»]

Уже в горбачёвскую перестройку бывший председатель КГБ Владимир Семичастный в интервью журналу «Огонёк» утверждал, что его ведомство якобы никакого отношения к роману Гроссмана не имело. «…никогда в КГБ, – уверял он, – этот роман не был. Видно, цензура его дала Суслову»; «Суслов его запретил»[250].

Но это – ложь. В архивах сохранился доклад в ЦК партии предшественника Семичастного – Шелепина, который 15 февраля 1961 года сообщил, что его ведомство произвело на квартире Гроссмана обыск, в ходе которого изъяло семь экземпляров машинописного текста антисоветского, по его словам, романа «Жизнь и судьба».

Так что, повторю, не Суслов инициировал дело Гроссмана. Всё затевали другие люди. А он это дело лишь расхлёбывал. Встреча его с Гроссманом состоялась 23 июля 1962 года. Секретарь ЦК предложил писателю компромисс. Тот должен был надолго забыть о своей рукописи. Взамен власть давала художнику обещание переиздать старые его вещи и не задерживать публикации в журналах новых рассказов. Гроссман поначалу не соглашался на сделку, но потом дрогнул. Он не хотел остаток жизни провести в нищете. И можно ли его было за это осуждать?

Самым важным было то, что, во-первых, Гроссман сохранил свободу, его не арестовали, он вернулся к семье. Во-вторых, его не вычеркнули из литературы, ему гарантировали новые публикации и, наконец, оставили некие, пусть призрачные, надежды на роман.

Когда беседа уже заканчивалась, Суслов пообещал Гроссману взять его крамольную рукопись с собой в отпуск и месяца через три вновь встретиться с писателем. Правда, это обещание так и оказалось невыполненным.

Как же повлияли встречи и беседы Суслова с деятелями культуры на всю нашу творческую интеллигенцию? Насколько после этого изменилась атмосфера в творческих союзах? Здесь обольщаться не стоит. Существенных изменений не произошло. И не в последнюю очередь потому, что власть сама подавала не лучший пример. Там тоже отсутствовала монолитность.

Во-первых, почти все члены высшего руководства имели своих любимчиков из числа художественной интеллигенции. Скажем, второй в партии человек Фрол Козлов открыто покровительствовал Всеволоду Кочетову, который вывел влиятельного партаппаратчика в новом своём романе «Секретарь обкома». А главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников ещё недавно не вылезал из кабинета секретаря ЦК Петра Поспелова. И второе. Часть деятелей культуры научились ловко играть на разногласиях внутри партийной верхушки.

Вспомним Твардовского. Он наперёд знал, какие рукописи, готовившиеся к печати редакцией журнала «Новый мир», могли встретить сопротивление цензуры и отдела культуры ЦК. Конечно, он имел возможность обратиться по иерархии к начальникам следующего уровня. Но где была гарантия найти понимание, скажем, у секретаря ЦК Ильичёва? Зато у поэта давно сложились неплохие отношения с помощником Хрущёва по культуре Лебедевым. И он, минуя завотделом культуры ЦК Поликарпова и секретаря ЦК Ильичёва, не раз просил Лебедева решить все вопросы журнала непосредственно с Первым. Этот ход всегда давал свои результаты, в частности, помог публикации повести никому тогда не известного Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и поэмы самого Твардовского «Тёркин на том свете». А Поликарпов, Ильичёв и Суслов каждый раз оказывались поставленными перед свершившимися фактами.

Действовал так не один Твардовский. Кто-то тогда же решал свои вопросы в обход Суслова с Ильичёвым, а кто-то действовал через Аджубея или Сатюкова. Получался бардак. Ладно: пробивные деятели, используя свои связи, в конце концов получали чего хотели. А непробивные? Нередко их таланты оставались невостребованными. И кто об этом знал?

Новое обострение борьбы в художнических кругах произошло в начале осени 1962 года. Семичастный прислал в ЦК по этому поводу в первой половине октября аж четыре записки. Он сигнализировал, что писатели, художники и режиссёры совсем распоясались. Скажем, поэт Семён Кирсанов договорился до того, что обвинил в плохой жизни народа систему и в кругу близких ему людей высказался за ее перестройку. Возмутило главного чекиста и проведение художниками, отвергавшими метод социалистического реализма, выставок на частных квартирах. Он считал «целесообразным поручить соответствующему отделу проведение новой встречи представителей творческой интеллигенции с руководителями КПСС и Советского правительства»[251].

ЦК подготовку такого мероприятия возложил на Суслова. В середине ноября подобную встречу запросили и сами деятели культуры. Первое их обращение поступило в ЦК 12 ноября. Его подписали тринадцать мастеров, в том