Михаил Суслов. У руля идеологии - Вячеслав Вячеславович Огрызко

редакцию «Литературной газеты», которая прохладно отнеслась к некоторым его работам. Это вызвало негодование у верхов, и уже через неделю главред этого издания Валерий Косолапов был заменён на Александра Чаковского.

На приёме досталось также Эрнсту Неизвестному, Илье Эренбургу и другим. Но кто выражал неудовольствие? Прежде всего Хрущёв. А другие руководители партии? Из них живо на всё реагировал в основном один Ильичёв. Михаил Ромм рассказывал: «Запомнилась фигура Ильичёва, который всё время кивал на каждую реплику Хрущёва, потому что все эти выступления <деятелей культуры> перемежались отдельными выступлениями самого Хрущёва, его длинными, развёрнутыми репризами и т. д. Ильичёв всё потирал руки, беспрерывно кланялся, смотрел на него снизу, хихикал и поддакивал. Очень такое странное <впечатление> было, как будто он его подзуживает, подзуживает, подзуживает. И поддакивает, довольно необыкновенно, прямо сияющий»[257].

Такое складывалось впечатление, что Ильичёв очень хотел или выслужиться, или замолить перед Хрущёвым допущенные ранее ошибки.

А как на всё происходившее во время приёма реагировал Суслов? А вот это осталось неизвестно. Кроме одной детали. Во время одного из перерывов он подошёл к Александру Солженицыну и засвидетельствовал ему своё почтение. Спустя годы писатель рассказывал в своей книге «Бодался телёнок с дубом»:

«Когда в декабре 1962 года на кремлёвской встрече Твардовский… водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошёл к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым лицом человек и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал её трясти и говорить что-то о своём крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же…» – незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич…» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?..» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!» И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущёва, никто из Политбюро его не видел – значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии! … Неужели?»[258]

Судя по всему, Ильичёв приём на Ленинских горах воспринял как знак восстановления доверия Хрущёва к его персоне. И видимо, решил закрепить этот небольшой успех. Уже 24 декабря он собрал первое заседание месяц назад созданной Идеологической комиссии КПСС, пригласив на неё большую группу из числа творческой молодёжи, включая некоторых художников, которых в партаппарате относили к бунтарям и возмутителям спокойствия.

Чего добивался секретарь ЦК? Он хотел, чтобы недавние бунтари прилюдно покаялись и пообещали власти впредь вести себя примерно. И многие приглашённые дрогнули и дали клятву верности начальству. Отказался в первый день публично признавать свои ошибки, кажется, один лишь Белютин. И похоже, об этом аппаратчики доложили не только Ильичёву.

Художник Леонид Рабичев спустя много лет рассказывал, как во время перерыва Белютин в присутствии художницы Виктории Шумилиной столкнулся с помощником Хрущёва по культуре Лебедевым: «Неожиданно откуда-то сбоку появился человек небольшого роста и, обращаясь к Белютину, с гневом и презрением произнёс: «До каких пор ты, мерзавец, будешь развращать наших молодых художников?»

Жена Рабичева Шумилина попыталась заступиться за Белютина. Когда в одиннадцать вечера Ильичёв объявил, что заседание комиссии продолжится через день – 26 декабря, и все стали расходиться, она наткнулась на уже покидавшую зал заседания Фурцеву и разрыдалась. Узнав, в чём дело, министр культуры потащила Шумилину в комнату для членов президиума заседания, где задержались Ильичёв и Аджубей, и, вытерая новой знакомой слёзы, заявила, что Белютин – вовсе не художник, а мошенник и гипнотизёр, с чем согласился стоявший рядом Ильичёв. Поражённая услышанным, Шумилина, когда вернулась домой, позвонила Белютину, и тот на следующее заседание Идеологической комиссии принёс и выложил на стол президиума огромную стопку своих научных трудов, которые должны были всех убедить, что он вовсе не шарлатан. И Ильичёв этот демарш со стороны Белютина вынужден был проглотить.

В те же дни другой секретарь ЦК – Поляков, отвечавший за аграрные вопросы, – явился на общее собрание секции живописи МОСК. А ради чего? Чтобы от имени власти объявить, что никто не собирался преследовать неугодных художников и, наоборот, все готовы оказать заблудшим душам необходимую помощь для прозрения и перехода от абстракционизма к реализму. «Не могу скрыть своей озабоченности, – признался художникам главный партийный надзиратель за сельским хозяйством страны. – Методами администрирования нельзя помочь искусству, а кое-кто истосковался по дубинке. Я думаю, таким не место в МОСХе. Не будем упрощать проблему, она достаточно сложна»[259].

На этом воспитательные акции, однако, не закончились. В Кремле решили, что не помешало бы устроить художникам ещё одну встряску. Новая встреча художественной интеллигенции с руководством страны открылась 7 марта 1963 года. «Хрущёв, – вспоминал Михаил Ромм, – всё время кипел, всё время вскидывался, и Ильичёв ему поддакивал, а остальные <из советского руководства> были недвижимы» (Огонёк. 1988. № 28).

Однако взрыва в первый день так и не произошло. Поэтому на следующий день закулисные режиссёры сего действа выпустили на кремлёвскую трибуну жену украинского драматурга Александра Корнейчука – писательницу польского происхождения Ванду Василевскую. А та доложила, как в Польше очень незрело повёл себя молодой поэт Андрей Вознесенский.

Выступление Ванды Василевской стало искрой, из которой Хрущёв разжёг огромный костёр. А дальше понеслось. Обвинения со стороны советского вождя стали сыпаться направо и налево. Вывод напрашивался один: у нас кругом – бардак. А кто этот бардак допустил? Кто виноват? Получалось, что в первую очередь ответственность должен был нести секретарь ЦК, курирующий пропаганду и культуру, то есть Ильичёв.

После двухдневной встречи в Кремле Хрущёв не без влияния Суслова всерьёз задумался, всё ли у нас нормально с культурой и с её руководителями. Кресло под Ильичёвым явно зашаталось. Чтобы уцелеть во власти, он попробовал подбросить Хрущёву несколько идей в его духе: что-то ликвидировать, что-то слить, что-то реорганизовать. В частности, пошли разговоры об упразднении Министерства культуры и объединении всех писателей и мастеров искусств в один творческий союз. Но вождь засомневался в полезности всех этих инициатив.

На заседании Президиума ЦК 25 апреля 1963 года Хрущёв признался, что очень недоволен тем, как у нас выстроилось руководство идеологической работой. «Сейчас у нас этот участок неуправляем, – констатировал он. – Аппарат, который существует, занимается этим вопросом символически, и он ничем не управляет»[260].

С этим трудно было спорить. Что же следовало предпринять? У Ильичёва была идея всё управление идеологией, культурой и наукой замкнуть на себя. Но это устраивало далеко не всех. В частности, этому пыталась сопротивляться